Жизнь и пиратские приключения славного капитана Сингльтона

— В таком случае, если тебе твоих богатств достаточно, не думаешь ли ты бросить это ремесло? Большинство людей оставляют свои дела, когда удовлетворены тем, что ими скоплено, и считают, что уже достаточно богаты. Ведь никто не трудится ради самого труда, а уж во всяком случае, никто не грабит ради одной только кражи.

— Теперь, Виллиам, я вижу, куда ты клонишь, — сказал я. — Готов об заклад биться, что ты начал тосковать по родине.

— Верно, — сказал Виллиам, — ты рассуждаешь правильно, и надеюсь, что у тебя та же тоска. Для большинства людей, находящихся на чужбине, естественно желание вернуться, наконец, на родину, особенно когда они разбогатели, и если они (как ты считаешь себя) очень богаты, и если они к тому же настолько богаты, что не знают даже, как поступить с добавочным богатством, окажись оно у них.

— Ну-с, Виллиам, — сказал я, — теперь вы думаете, что изложили все предварительные доводы так, что мне нечего возразить, то есть что, будь у меня достаточно денег, было бы естественно, если бы я стал думать о возвращении домой. Но вы не объяснили, что понимаете под словом «домой». Здесь мы с вами разойдемся. Помните же, человече, что я дома. Здесь мое жилище. Всю мою жизнь иного не было у меня. Я воспитывался приходом из милости. Так что у меня нет желания, куда бы то ни было, возвращаться, богатым ли, бедным ли, ибо мне возвращаться некуда.

— Как, — сказал Виллиам и несколько смутился, — разве ты не англичанин?

— Я думаю, что англичанин. Вы же слышите, что я говорю по-английски. Но из Англии я уехал ребенком и возвращался туда, с тех пор, как стал взрослым, всего один раз. Да и тогда меня обманули и провели и так дурно со мной обращались, что мне безразлично, увижу ли я ее еще раз или нет.

— Как, неужели у тебя там нет ни родных, ни друзей, ни знакомых?! — сказал он. — Никакого, к кому было бы у тебя родственное чувство или хоть какое-нибудь уважение?

— Нет, Виллиам, — сказал я. — Не более, нежели при дворе Великого Могола.

— И никакого чувства к стране, в которой ты родился?! — сказал Виллиам.

— Не более, нежели к острову Мадагаскару, а, пожалуй, еще меньше. Ведь Мадагаскар не раз, как ты знаешь, Виллиам, был для меня счастливым местом.

Виллиам был совершенно поражен моей речью и замолчал. Я сказал ему:

— Продолжай, Виллиам! Что ты хочешь сказать еще? Ведь у тебя еще кое-какие замыслы — так выкладывай их.

— Нет, — сказал Виллиам, — ты заставил меня замолкнуть, и все, что я собирался сказать, отменено. Все мои замыслы рухнули и уничтожены.

— Пускай так, Виллиам, но дайте же мне услышать, в чем они состоят. Хотя мне с вами совсем не по пути, хотя у меня нет ни родных, ни друзей, ни знакомых в Англии, но все же я не могу сказать, что настолько люблю разбойничью жизнь, чтобы от нее никогда не отказаться. Я хочу послушать, что ты можешь предложить мне взамен нее.

— Да, друг, — сказал Виллиам. — Серьезно — есть кое-что взамен нее.

Он поднял при этом руки и казался сильно тронутым, и, кажется, слезы появились у него на глазах. Но я был слишком закоренелым негодяем, чтобы растрогаться подобным зрелищем, и рассмеялся.

— Что! — воскликнул я, — вы думаете о смерти? Готов об заклад биться, что так! Смерть полагается в заключение этого промысла. Ну, что же, пускай она является, когда надо будет. Все мы обречены на смерть.

— Да, — сказал Виллиам, — это правда. Но лучше устроить как-нибудь свою жизнь, прежде чем явится смерть.

Он произнес это страстно, видно, озабоченный мыслью обо мне.

— Хорошо, Виллиам, — сказал я, — благодарю вас. Я, быть может, не так бесчувственен, как кажусь. Ну, говорите, каково у вас предложение.

— Мое предложение, — сказал Виллиам, — имеет целью твое благо, в такой же степени, как и мое собственное. Мы можем положить конец такой жизни и покаяться. И я думаю, что в этот самый час обоим нам представляется самая лучшая возможность к этому, какая была, какая должна или сумеет, или, в сущности, вообще может представиться.

— Послушайте-ка, Виллиам, выложите-ка мне ваш замысел, как положить конец теперешнему нашему образу жизни; ведь об этом идет сейчас речь, а о другом мы поговорим впоследствии. Я не так уже нечувствителен, — сказал я, — как вы меня, быть может, считаете. Но давайте сперва выберемся из этих адских условий, в которых находимся.

— Верно, в этом ты совершенно прав. Мы не можем говорить о раскаянии, покуда продолжаем пиратствовать.

— Это самое, Виллиам, и хотел я сказать. Нам, верно, нужно перемениться и сожалеть о том, что сделано, — а если нет, значит, я не представляю себе, что такое раскаяние. Да об этом деле я, по правде, знаю очень мало. Но самое это дело подсказывает мне, что сначала мы должны бросить это скверное занятие, и в этом я вам помогу от всего сердца.

По выражению лица Виллиама я увидел, что мое предложение ему сильно полюбилось. Еще раньше стояли у него в глазах слезы, но теперь их было еще больше. Но эти слезы были от иной причины. Он так был полон радости, что не мог говорить.