Жизнь и судьба: Воспоминания

Все-таки редкостный человек В. Н. Щелкачев. Какая твердость воли и принципиальность в самых главных жизненных вопросах! Советская страна, советский народ переживают пятилетки безбожия (они так и назывались), идет искоренение православия (да и любой другой конфессии на территории СССР) — а профессор Щелкачев постоянный прихожанин храма Ильи Обыденного, что на Метростроевской (бывшая Остоженка, теперь снова обрела свое старое наименование). Он, арестант, не боится говорить о своей вере, впитанной от родителей еще мальчиком, и, будучи лауреатом Сталинской премии, не скрывает своих убеждений. Естественную, сердцем оправданную веру он поддерживает разумом — недаром его учителя в университете — выдающиеся ученые и верующие люди, и недаром А. Ф. Лосев требует Высшего синтеза — религии, философии, науки, искусства и нравственности. И сам апостол Павел пишет: «Верою разумеваем» (Послание к евреям. 11:3). Но есть еще опыт, есть незабываемые встречи, озарившие всю сознательную жизнь человека. Вот о такой встрече мне рассказывал не раз Владимир Николаевич. И случилось это в самые трудные для молодого человека дни, в ссылке, в Казахстане, в городе Алма-Ата. Город испокон века славился яблоками, так и называется до сих пор «Отец яблок». В этом городе Владимир Николаевич встретил матушку Параскеву (Матиешину), которая стала его наставницей в жизни духовной, стала поистине духовной матерью, и связь с ней Владимир Николаевич никогда не прерывал, где бы она ни находилась в многотрудные годы, и уже сам на склоне жизни посещал обитель, где матушка нашла себе приют, а затем и вечный покой (скончалась в 1952 году), и где ее почитали как новомученицу (см. Собор новомучеников и исповедников российских в «Православном церковном календаре» на 2006 год).

Владимир Николаевич, старость которого мы как-то не замечали, пострадал в последние годы от невежества врачей. Ему трудно было передвигаться с больным позвоночником, и он нуждался в помощи. А помощи-то настоящей и не было. Самостоятельность — вот что надо было Владимиру Николаевичу. Он все еще продолжал ездить в свою академию, даже вел семинар, на который являлись сто пятьдесят душ, и сам экзаменовал. Я удивилась, зачем самому? Нет, строгость и порядок необходимо соблюдать. Доброе сердце, душа открытая человеку, но в науке и учебе — строгость, как было некогда у его собственных учителей.

А как Владимир Николаевич помогал несчастным, попавшим в беду! Подробно рассказывал мне (и, наверно, другим, хотя бы профессору-искусствоведу Наташе Померанцевой, дочери его друга, профессора-математика университетского Алексея Николаевича Померанцева, — с Наташей мы друзья). И рассказывал не для того, чтобы сказать о себе, а чтобы мы пожалели несчастных, помолились о них, укрепили бы своей верой самого Владимира Николаевича.

Однажды в его квартире появились две старухи, нищие, изможденные, в каких-то грязных халатах, без копейки, только паспорта есть. Оказалось, родня из Грозного, где когда-то начинал свою нефтяную эпопею Владимир Николаевич. Несчастных вывезли на бронетранспортерах в чем были одеты — халаты, старые тапки, но в карманах паспорта. Изможденные, вшивые, пережившие блокаду голода, холода, смерти. Их увезли в Минводы, посадили в поезд и отправили в Москву, где, по словам двух старух-сестер, есть какая-то родня. И что вы думаете? Владимир Николаевич не только принял их, омыл, обул, одел, накормил, но и нашел хороший дом престарелых под Москвой, куда он потом регулярно ездил, посещая старух. А они — неверующие, упрямые атеистки, совсем чужие по взглядам, по духу. Куда деваться ему, за веру страдавшему Владимиру Щелкачеву? Но ничего, до того проник в их душу, да так твердо их повел, что старухи даже стали причащаться. А из-за них он ведь чуть сам не попал в катастрофу — бросился к автобусу, к ним торопился, да упал, да чуть не под колеса. (Не отсюда ли начались боли в позвоночнике? А врачи их еще усугубили своей неграмотностью.) Все сделал, и пенсию, и уход, и приличное содержание, и, наконец, похоронил их по-православному, как положено, и на поминовение выделил деньги.

Любовь к ближнему, настоящая, деятельная, без лишних слов. Я, вспоминая Владимира Николаевича, вижу в нем добродетельного самарянина евангельского (Лк. 10: 30–37), который один помог избитому и ограбленному разбойниками идущему из Иерусалима в Иерихон путнику, в то время как мимо него прошли равнодушно священник и левит.

«Люби ближнего твоего, как самого себя» (Лк. 10: 28), — гласит одна из заповедей Господа. А кого считать ближним? Своих близких любить — не заслуга, а вот ты полюби чужого и помоги ему, пусть даже чуждому по вере человеку (жителей Самарии презирали правоверные иудеи). Вот так любить попробуйте! А Владимир Николаевич в жизни своей долгой такой евангельский завет строго хранил и соблюдал.