Жизнь и судьба: Воспоминания

Но и сама личность А. Ф. Лосева представляла тоже некий «Высший синтез», в котором этика занимала совсем не последнее место. И это чувствовали собеседники философа. И не только они, но и читатели его книг, размышляющие над идеями автора. Такое чтение заставляло совсем незнакомых людей, старых и молодых, даже совсем юных, обращаться в письмах к богатому духовным опытом, а значит, мудрому человеку, который может помочь на сложных житейских путях.

Вот здесь и приходилось мне общаться с этими большей частью молодыми людьми, иной раз стоявшими у наших дверей (к Алексею Федоровичу я не могла всех допускать; иначе — конец работе) со своими вопросами, на которые я и давала понятные ответы (а это совсем не просто). Я же читала их письма Алексею Федоровичу и отвечала обязательно, излагая мысли Алексея Федоровича. Нельзя не отвечать и нельзя не впускать. Так мы заочно и лично познакомились со многими хорошими людьми^[366].

Не зная адреса, писали в институт, на место работы Алексея Федоровича, а оттуда посылали нам; писали в издательства, и опять-таки письма шли на Арбат. По телефонам не звонили (тогда Интернета не было, и не так просто было узнать номер, да я бы и не стала разговаривать; совсем иное — письмо или встреча на нашей лестничной площадке).

Переписка у Алексея Федоровича огромная: тут и коллеги-ученые (а с ними настоящие дискуссии в письмах), и давние друзья, и ученики, и издатели, и читатели. Если я доживу до изучения годовых папок с делами или ящиков с письмами, это будет нечто небывалое. Боюсь — не успею.

Разве могу я не ответить (Алексей Федорович мне диктует, или я ему готовлю черновик, чтобы одобрить) В. Д. Пришвиной, А. И. Белецкому или А. А. Белецкому, Т. В. Розановой, А. В. Чичерину или Карену Свасьяну, а то и Мише Гаспарову или Сереже Аверинцеву, Саше Михайлову, Моисею Альтману, Владимиру Бакшутову? А Миша Нисенбаум, а Миша Гамаюнов, а Юрий Ростовцев, а Виктор Троицкий? Не ответь я им, не впусти в нашу дверь — и целый пробел в лосевском жизнеописании (я не говорю о тех, кого я принимала по рекомендации наших давних друзей или по моей собственной инициативе).

Но вот письмо некоего безвестного Ивана, требующего с ним беседы в 8 часов утра (письмо подсунуто под дверь, и отправитель не знает, что страдающий бессонницей Лосев только засыпает утром после тяжкой ночи)! А как не ответить инженеру, приславшему венок сонетов, посвященный античным философам (явно под влиянием «Истории античной эстетики» и наших книг о Платоне и Аристотеле)? Да как величаво начинается это письмо: «Могучий Алексей Федорович», и завершается пожеланием «дальнейших антично-творческих успехов» (это с Украины, из города Шепетовка). А вот из академического городка Новосибирска молодой ученый Владимир (закончил физико-математический факультет). Он ищет высшую Истину, размышляет о сущности и энергии Божией, давний лосевский читатель. Он чувствует свою причастность к традиции, идущей от Вл. Соловьева, более того, он чувствует себя «повелительно призванным» и кончает письмо так: «Я был бы счастлив получить Ваше благословение». И, конечно, абсолютно необходимо ответить далекому знакомцу, трогательно обратившемуся в первом же письме: «Голубчик Алексей Федорович».

Издательство «Искусство» переслало нам письмо из Вильнюса, коллективное, в специально разрисованном изящном конверте. Пишут политэконом, три философа, два художника, один инженер и один служащий. Они видят в «Истории античной эстетики» «событие не только в становлении нашего собственного мировосприятия, но также событие и в мировой культуре». Письмо кончается так: «С нетерпением будем ждать VII тома ИАЭ, желая Вам и здоровья, и благого расположения всего переменного» — год 1980-й. Попробуйте не ответить на такое поздравление с восьмидесятилетием! У меня запасены для ответов особая бумага и особые открытки с тонкими цветочными узорами (их мне регулярно покупает Саша Столяров, и до сих пор еще они сохраняются в моем бюваре, но посылать их почти некому — теперь телефоны, факсы, электронная почта, скука невероятная, писать по-человечески разучились).