Жизнь и творения Зигмунда Фрейда

К 1890 году Фрейду на несколько лет пришлось отказаться от какой-либо дальнейшей лабораторной работы в области нейрогистологии, и, хотя к этому времени он уже стал компетентным неврологом, он не проявлял сколько-нибудь серьезной заинтересованности в клинической неврологии. К счастью, сама частная практика приводила к нему в основном невротичных пациентов. Возникающие в связи с ними проблемы вскоре пробудили интерес Фрейда к их случаям. Почему-то Фрейд никогда не считал клиническую неврологию «научной» и страстно желал вернуться к «научной» работе. Не совсем понятно, что он понимал под этим словом, но анатомия мозга занимала его внимание. Под этим словом Фрейд подразумевал не просто «самобытное исследование», а нечто более фундаментальное — возможно, такое исследование, которое прольет свет на природу человека, на взаимосвязь между телом и разумом и на то, как человек стал сознающим себя животным.

Единственная его работа в области неврологии, которую он высоко ценил, была работой по афазии, а так как речь является единственной функцией, где имеется какая-то возможность связать разум с мозгом (берет начало от открытия Брока локализации этой функции в лобной извилине левого полушария), то, естественно, можно понять особый интерес Фрейда к этой функции.

В отличие от клинической неврологии клиническая психопатология вызывала у Фрейда глубокий интерес. Те наблюдения и открытия, которые он сделал в этой области, сами по себе образовывали захватывающие интеллектуальные проблемы, но даже подобный интерес был на втором месте по сравнению с более грандиозным планом создания исчерпывающей теории невротических проявлений. А эта проблема, очевидно, очень сильно захватила Фрейда, так как, занимаясь ею, он надеялся исследовать структуру и деятельность разума в целом.

В этом сказался его подлинный гений. Тогда как многие люди считали и до сих пор считают, что неврозы — это просто расстройства, болезни, представляющие собой отклонения от нормы, Фрейд, должно быть, уже в самом начале предугадал не только то, что они представляют собой просто один из видов душевной деятельности, но также то, что их изучение откроет доступ к глубинным областям всякого разума. Психопатология, понимал он, станет средством приближения к психологии в целом и, возможно, самым ценным средством такого приближения. В одной из своих работ за 1896 год он действительно употребляет выражение «будущая психология невроза» для обозначения такой психологии, «для подготовки пути к которой философы сделали очень мало».

В последующие годы оппоненты деятельности Фрейда вновь и вновь ссылались на этот источник его знаний как на лишающий его обобщения законной силы. Как можно вывести что-либо ценное для людей со здравым разумом из ненормальных и «болезненных» состояний? Фрейд сам довольно скоро опроверг такое возражение в «Очерках об истерии»: «Естественно, что при такой работе надо освобождаться от теоретических предубеждений, что приходится иметь дело с ненормальными мозгами дегенератов и неуравновешенных людей, которые свободно отбрасывают общие психологические законы связывания представлений, при которых любое представление может чрезмерно интенсивно расти без мотива или может остаться несокрушимым при отсутствии психологической причины. Для истерии опыт говорит о противоположном; если обнаружили скрытые — часто оставшиеся неосознанными — мотивы и их учитывают, то в истерических связях мыслей не остается ничего загадочного и неправомерного».

Отношение Фрейда к сексуальности проливает дополнительный свет на его основные интересы и мотивы, которые побуждали его продолжать свои исследования, в результате чего высказанные ранее соображения получают дополнительное прояснение. С одной стороны, Фрейд, несомненно, был крайне сильно взволнован по поводу своего открытия, что сексуальные факторы играют существенную

роль в этиологии неврозов — я повторяю, существенную, ибо они часто рассматривались как побочные факторы, — и что одной из своих главных задач он поставил разработать в мельчайших деталях свою либидонозную теорию неврозов. С другой стороны, его описания сексуальных действий настолько прозаичны, что многие читатели находят их почти сухими и полностью лишенными теплоты. Из всего, что я о нем знаю, я могу сказать, что Фрейд проявлял к этой часто поглощающей всего человека теме не слишком большой личный интерес. Когда он касался сексуальной темы, в его речи никогда не было какого-либо «смака» или даже пикантности. Он выглядел бы лишним в обычной курительной комнате, ибо редко рассказывал сексуальные шутки, и то лишь тогда, когда в них заключалось нечто, привлекшее его врачебный интерес. Он всегда производил впечатление необычайно целомудренного человека — слово «пуританский» не будет здесь лишним, — и все, что мы знаем о его раннем развитии, подтверждает эту концепцию.