Жизнь Иисуса

Так же как это бывает с произведениями человеческого гения, каждый из нас создает себе Царство по своей мерке, каждый христианин ищет во Христе своего собственного Спасителя; и как это чудесно, что Он пришел к каждому из нас, что среди Его слов мы находим те, которые относятся лично к нам, — в то время как другие слова трогают иные, более возвышенные души и понятнее тем, чьи трудности не похожи на наши драмы и тайные мучения.

Несмотря на слишком личный образ, который автор придал Христу, он знает, что его книга, по счастью, взволновала и пробудила некоторые сонные души. Нам крайне стыдно говорить о Нем, поскольку наша жизнь полностью погружена в мир, за который Он отказался молиться, поэтому мы должны хорошо проникнуться проверенной на опыте истиной: все происходит так, как будто каждый христианин имеет во владениях Отца свой наперед заданный удел, и он должен быть обработан и засеян. Если мы не справляемся, стоящая перед нами задача по существу все равно исполняется через нас и почти вопреки нам. Благодать использует нас для осуществления замысла, нас превосходящего: как будто Автор драмы нашептывает плохому актеру роль, которую он исполняет одними губами, безо всякого желания. Автор как бы сам без ведома публики в конце концов заменяет актера. Достигнутый успех далек от того результата, который был бы получен, если бы актер не подвел; но сердца зрителей задеты, как и должно было случиться…

Признание книги широкой публикой свидетельствует о некоем феномене, который можно определить одним ужасным выражением: «актуальность Христа». Наше время помогает лучше понять таинственный вопрос, поставленный Иисусом Самому Себе, так и оставшийся без ответа: «Когда Сын Человеческий вернется, найдет ли Он еще веру на земле?» Сегодня мы можем сказать, что именно Он, несомненно, найдет: подготовку к вере при почти полном отсутствии какого-либо положительного верования и необычайную опустошенность человеческой души. Огромные стада изнуренных овец блуждают без пастыря по улицам больших городов и, служа недолговечным идеям, расточают сокровище бескорыстия и любви, за которое могли бы приобрести вечность в тот день, когда Имеющий жизнь придет и скажет: «Не бойтесь, это Я».

Что же побудило меня взяться за описание Его жизни? Прежде всего желание вновь встретиться и даже некоторым образом соприкоснуться с живым и страдающим Человеком, чье место пустует среди людей, с Воплощенным Словом, иначе говоря, Существом во плоти, подобной нашей плоти. Некоторые мои оппоненты (среди них М. Эдуар Дюжарден) удивляются, что я не стремился избавить Иисуса от унижений человеческой плоти, дабы показать только Его чисто духовную жизнь. Поскольку и Кушу, и Дюжарден — не богохульники и, строго говоря, не атеисты, они отрицают историческое существование Спасителя лишь затем, чтобы наделить Его жизнью, свободной от всего, что ограничивает, умаляет и унижает в Нем Бога.

Я далек от подобных искушений и в этом вопросе всегда подчиняюсь требованию моего разума, для которого наиболее естественно мыслить конкретными реалиями. Признаться ли мне? Если бы я не знал Христа, слово Бог было бы лишено для меня смысла. Только по особой благодати Бесконечное Существо перестает быть для меня немыслимым и невообразимым. Бог философов и ученых не мог бы играть никакой роли в моей нравственной жизни.

Лишь потому, что Бог вторгся в человечество и в определенный момент истории, в известной точке земного шара Человек из плоти и крови произнес некие слова и совершил некие поступки, — я встал на колени. Если бы Христос не сказал: «Отец наш…» — я бы никогда не испытал этого сыновнего чувства; такое обращение никогда бы не родилось в моем сердце и не прозвучало бы из моих уст. Я верю только в то, к чему могу прикоснуться, в то, что вижу, что проникает в мое существо; вот почему я верую во Христа. Старания умалить Его человеческую природу противоречат моему глубочайшему устремлению, отсюда то упорство, с каким я предпочитаю образу Христа-Царя, Мессии-Победителя — того униженного, замученного Человека, которого на постоялом дворе Эммауса путники, изображенные Рембрандтом, узнают в преломлении хлеба, — нашего израненного брата, нашего Бога.

Признаюсь, наконец, что никогда не разделял мыслей (хотя и уважаю их) людей, которые называют себя католиками и, однако, не верят в реального Христа. Если бы я не верил словам конкретного Человека, который родился в правление императора Августа и был распят при Тиберии, если бы вся Церковь основывалась на грезе и лжи (что, на мой взгляд, одно и то же), то в таком случае догматы, иерархия, установления, литургия лишились бы для меня всякого смысла и красоты, потому что красота Церкви — в сиянии истины. Если бы Иисус не был Христом, то, находясь в храме, я ощущал бы одну безмерную пустоту. В случае войны судьба самого неприметного рядового солдата интересовала бы меня куда больше, чем участь витражей Шартрского собора, которая с полным основанием волновала бы поклонников прекрасного.