Жизнь мальчишки. Том 1

А дождь все лил. Серые облака висели над Зефиром сплошным покрывалом, изливая на землю из своих раздувшихся подбрюший воды, положившие начало паводку. Я засыпал под барабанную дробь дождя по крыше и просыпался под грохот урагана. Рибель скулил и дрожал в своей конуре. Я представлял себе, что он чувствовал. Волдыри от укусов сошли, на их местах остались только красные пятна, а дождь все лил и лил. Мы, похоже, уже позабыли о солнечном свете и потеряли надежду на то, что его лучи когда-то согреют наш родной городок. Тоскливый скучный дождь не прекращался, и в свободное от домашних заданий время мне не оставалось ничего другого, кроме как сидеть у окна и читать моих любимых “Знаменитых чудовищ” или пересматривать кипу комиксов. Наш дом насквозь пропитался дождевым запахом — духом мокрого дерева и влажной грязи, которую наносят с лужайки. Из-за обильных небесных излияний был отменен обычный утренний сбор в “Лирике” по субботам, что объяснялось сильной течью в крыше кинотеатра. Даже городской воздух стал влажным и липким, похожим на зеленую плесень, что нарастает на боках валунов. Через неделю после Пасхи пообедавший отец отложил вилку и нож, обратил взгляд к запотевшему окну, по которому стекали капли, и заметил:

— Еще неделю — и нам придется отращивать жабры. А дождь все лил и лил, и эту неделю, и следующую. От влаги в воздухе стало тяжело дышать, из-за застывших в небе облаков дни превратились в одни сплошные болотистые сумерки. Наши дворы стали прудами, а улицы — полноводными бурливыми реками. Из школы нас отпускали пораньше, чтобы все сумели засветло вернуться домой без потерь. А в среду днем, ровно без пятнадцати три, мой велик приказал долго жить. Еще за секунду до этого я старательно крутил педали по Дирман-стрит, преодолевая напор воды, — вдруг переднее колесо моего скакуна угодило в трещину тротуара, невидимую под водой, и изъеденный ржавчиной остов устрашающе содрогнулся. Затем одновременно произошло несколько событий: руль сложился пополам, спицы переднего колеса лопнули, сиденье завалилось набок, старые швы рамы наконец сдались и разошлись, и я внезапно оказался лежащим на животе в воде, противно устремившейся внутрь моего желтого дождевика. Какое-то время, не знаю уж сколько, я неподвижно лежал, пытаясь сообразить, что случилось и что, Бога ради, так неожиданно выбило меня из седла. Когда же я сел, вытер глаза и посмотрел на велосипед, то мгновенно понял, что моему старому во всех отношениях другу пришел конец. Велосипед, который, по меркам жизни мальчишки, уже был стар задолго до того, как попал ко мне с блошиного рынка, был не жилец. Сидя в луже под дождем, я в этом ни на секунду не сомневался. То, что давало жизнь этому созданию человеческих рук, инструментов и мысли, теперь развалилось, лопнуло по швам и воспарило в сочащиеся водой небеса. Рама треснула и погнулась, руль висел на честном слове, седло повернулось в обратную сторону и напоминало свернутую голову. Цепь слетела со звездочек, с переднего колеса соскочила шина, во все стороны торчали сломанные спицы. При виде таких смертельных ранений я готов был разрыдаться. Однако, несмотря на то что мое сердце сжимала невыносимая печаль, я знал, что слезами горю не поможешь. Просто мой велик откатал свое, износивши свое тело до последней крайности, и со спокойным достоинством добрался до конца дней своих. Я был не первым его владельцем, и, может быть, причина заключалась и в этом. Может, все дело было в том, что велосипед, однажды выставленный из дома своего хозяина за ненадобностью и по старости лет, многие годы чах от тоски по тем первым рукам, что держали его руль, год от года еще больше старея; в минуты покоя и по ночам он видел свои особые велосипедные сны о дорогах, по которым катился в молодости. По сути, мой велик никогда по-настоящему мне не принадлежал; он носил меня на себе, но его педали помнили прикосновения ног другого хозяина. В эту дождливую среду он наконец решился покончить с собой. Возможно, причина заключалась и в том, что он, мой велик, знал, что мне до смерти хочется заиметь другой велосипед, который бы принадлежал с самого начала мне, и только мне одному, который был бы создан лишь для меня. Может быть, дело было и в этом. Я был уверен только в том, что остаток пути до дома мне придется проделать на своих двоих и что ни за что в жизни я не смогу заставить себя нести останки своего велосипеда. Оттащив сломанный велик с дороги к чьему-то двору, я прислонил его к стволу дуба и зашагал домой. В насквозь промокшем дождевике, с ранцем за спиной, в который пробралась вода, и в башмаках, скрипевших от налившейся в них влаги. Вечером возвратившись с работы, папа узнал о печальной судьбе моего велосипеда, решительно усадил меня с собой рядом в кабину нашего пикапа, и мы покатили на поиски обломков велика, которые должны были дожидаться нас на Дирман-стрит.