Жизнь Микеланджело

Кавальери, повидимому, все время сохранял этот тон почтительного, и сдержанного чувства. Он остался верен Микеланджело до его кончины, при которой он присутствовал. Он пользовался его доверием; он считался единственным человеком, оказывавшим на него влияние, причем он имел редкую заслугу употреблять это влияние всегда на пользу и на величие своего друга. Это он уговорил Микеланджело окончить деревянную модель купола св. Петра. Он сохранил для потомства планы Микеланджело, относящиеся к постройке Капитолия, и трудился над их осуществлением. Он, наконец, после смерти Микеланджело наблюдал за выполнением его последней воли.

Но дружба к. нему Микеланджело» была как бы любовным безумием. Он писал ему бредовые письма. Обращался он к своему идолу, повергшись в прах[225]. Он называет его «могучим гением… чудом… светочем нашего века»; он умоляет его» «не презирать его за то, что он не может сравниться с ним, которому нет равных». Он приносит ему в дар все свое настоящее, все свое будущее и прибавляет:

«Я испытываю бесконечную скорбь оттого, что не могу отдать вам также и своего прошлого, чтобы продлить мое служение вам, так как будущее будет кратковременно: я слишком стар…[226]Я не думаю, чтобы что‑нибудь могло разрушить нашу дружбу, хотя мои слова и самонадеянны, ибо я ниже вас бесконечно…[227]Забыть ваше имя для меня то же, что забыть о пище, которая поддерживает мою жизнь; да, скорей я могу забыть о пище, которая маня питает и подкрепляет только тело, без всякого удовольствия, чем ваше имя, которое питает и тело и душу, наполняя их такою сладостью, что покуда я о вас думаю, я не испытываю ни страданий, ни страха смерти…[228]Душа моя находится в руках того, кому я ее предал…[229]Если бы я принужден был перестать о нем думать, я думаю, что умер бы на месте»[230].

Он делает Кавальери великолепные подарки:

«Удивительные рисунки, чудесные головы красным и черным карандашом, сделанные с целью научить его рисовать. Затем он нарисовал для него Ганимеда, взятого на небо зевсовым орлом, Тития с коршуном, питающимся его сердцем, падение Фаэтона в По, с солнечной колесницей и вакханалией детей, все — произведения редкой красоты и невообразимого совершенства»[231].

Он посылал ему также сонеты, иногда замечательные, часто темные, многие из которых вскоре стали читаться в литературных кругах и сделались известными по всей Италии[232]

. Про нижеследующий сонет говорят, что он был «лучшим лирическим стихотворением в Италии XVI века»[233]:

С прекрасным взором вашим зрю заранеТот свет, что видеть глаз мой слеп и беден.Чтоб груз нести для ног хромых, потребенВаш шаг уверенный при стройном стане.Лечу на ваших крыльях я заране,С рассудком вашим в небо мчусь, победен,Пo вашей воле — то багров, то бледен,В огне дрожу, горю в сыром тумане.

И воли нет моей вне вашей воли,Все мысли в вашем сердце, словно в чуде,Слова мои — лишь ваше дуновенье.Без вас, один, я — как луна, не боле,Которую постольку видят люди,Поскольку солнца есть там озаренье[234].

Еще более знаменит другой сонет, одна из наилучших песен, когда‑либо написанных в честь совершенной дружбы:

Когда любви источник — безупречный,

Когда влюбленные равны местами,Коль ровный рок свирепствует над нами,Коль сердце волею ведется встречной,Коль в двух телах одной душою вечнойНесемся к небу парными крылами,Коль золочеными Амур cтреламиПронзил обоим весь состав сердечный,Коль каждый любит не себя, — другого, —Коль вкус один храним, едину меру,Коль к одному душой стремиться надо,

Коль в сотнях пламя не найти такого, —Такую связь любви, такую веруРазрушит ли минутная преграда?[235]

Это самозабвение, эта пламенная отдача всего своего существа, которое растворяется в любимом существе, не всегда сопровождается подобной ясностью. Часто брала верх печаль, и душа, одержимая любовью, билась, стеная.

Пылаю, плачу, гибну я — и сердцеПитается подобной пищей…[236]«Ты, в жизни радости меня лишавший»,