Жизнь. Милый друг. Новеллы

Впрочем, ее уже потом прозвали мадемуазель Перль. А окрестили ее Мария-Симона Клэр. Имя Клэр должно было служить ей фамилией.

Очень странным было наше возвращение в столовую с проснувшейся крошкой на руках, глядевшей на всех этих людей, на эти огни мутными, голубыми, испуганными глазенками.

Мы снова уселись за стол, и пирог был разложен по тарелкам. Я оказался королем и королевой избрал мадемуазель Перль, как ее только что избрал ты. А она в тот день едва ли подозревала о той чести, которая была ей оказана.

Итак, мои родители усыновили девочку и воспитали в нашей семье. Она выросла; годы шли. Она была мила, кротка, послушна. Все любили ее и, наверно, ужасно избаловали бы, если бы не моя мать.

Матушка была женщиной твердых правил и строгой блюстительницей общественной иерархии. Она готова была относиться к Клэр, как к собственным детям, но все же требовала, чтобы отделявшее нас расстояние соблюдалось неукоснительно и точно.

Поэтому, как только малютка подросла, матушка рассказала ей ее историю и очень бережно, даже нежно внушила девочке, что она всего лишь приемная дочь Шанталей и, собственно говоря, посторонняя.

Клэр поняла свое положение с исключительной проницательностью, с какой-то особой чуткостью; она сумела занять и сохранить то место, которое было ей предназначено, с таким тактом, достоинством и обаянием, что до слез умиляла моего отца.

Даже моя мать была так тронута пылкой признательностью и застенчивой преданностью этого миловидного, нежного создания, что стала звать ее: «Дочь моя». Порой, когда девочка поступала особенно хорошо или деликатно, мама, подняв на лоб очки, что служило у нее всегда признаком волнения, повторяла: «Нет, это дитя — перл! настоящий перл!»

Прозвище так и укрепилось за маленькой Клэр, и она продолжает оставаться для нас мадемуазель Перль.74

IV

Господин Шанталь смолк. Он сидел на бильярдном столе, болтая ногами, левой рукой он подбрасывал шар, правой мял тряпку, предназначенную стирать меловые отметки на грифельной доске и прозванную нами «меловым полотенцем». Слегка разрумянившись, он продолжал говорить глухим голосом, уже как бы сам с собой, уйдя весь в свои воспоминания, и казалось, он тихонько бродит по далекому прошлому, среди отзвучавших событий, теперь просыпавшихся в его душе, как мы бродим по старинному фамильному парку, где мы выросли, где каждое дерево, каждая тропинка, каждый кустик — и колючий дикий терновник, и душистый лавр, и тис, чьи алые сочные ягоды лопаются между пальцами, — все воскрешает на каждом шагу какую-нибудь мелочь из нашей былой жизни, одну из тех мелочей, незначительных и милых, которые образуют самую основу нашего существования.

Я же стоял перед ним, прислонившись к стене и опершись на ненужный бильярдный кий.

Помолчав, он продолжал:

— Боже мой! Как она была хороша в восемнадцать лет… грациозна… прекрасна… Да! Красавица… красавица… красавица… и добра… и благородна… чудесная девушка! Глаза у нее были… голубые… прозрачные… ясные… таких глаз я никогда не видел… никогда!

Он опять помолчал. Я спросил:

— Отчего она не вышла замуж?

Он ответил не мне, он просто отозвался на прозвучавшее слово «замуж».

— Отчего? отчего? Не пожелала… не пожелала! А ведь за ней было тридцать тысяч франков приданого, и ей много раз делали предложение. А вот не пожелала. Она все грустила почему-то. Это было как раз, когда я женился на моей кузине, на маленькой Шарлотте, моей жене, женихом которой я был шесть лет.

Я взглянул на г-на Шанталя, и мне показалось, что я проник в его мысли, внезапно проник в одну из незаметных мучительных драм сердца, благородного, честного, безупречного, в глубь одного из тех сердец, замкнутых и неразгаданных, которые не открываются ни перед кем, даже перед тем, кто является их безгласной и покорной жертвой.

И вдруг, побуждаемый дерзким любопытством, я сказал:

— Вам следовало жениться на ней, господин Шанталь.

Он вздрогнул, посмотрел на меня и переспросил:

— Мне? Жениться на ком?

— На мадемуазель Перль.

— Почему это?

— Потому что вы ее любили больше, чем вашу кузину.

Он посмотрел на меня странными, округлившимися, испуганными глазами и пролепетал:

— Я любил ее… я? Что? Кто тебе сказал?

— Да это же ясно, черт возьми!.. Из-за нее вы оттягивали и ваш брак с кузиной, которая ждала вас целых шесть лет.

Он выронил шар, который был у него в левой руке, обеими руками схватил меловое полотенце и, прижав его к лицу, зарыдал. Он рыдал отчаянно, нелепо, слезы, как из губки, лились у него из глаз, из носа, изо рта, и он кашлял, плевался, сморкался в меловое полотенце, вытирал глаза, чихал, вновь изливал влагу через все щели своего лица с таким бульканьем, словно полоскал горло.

А я стоял ошеломленный и пристыженный. Мне хотелось убежать, я не знал, что делать, что говорить, что предпринять.

Внезапно с лестницы донесся голос г-жи Шанталь:

— Ну? Вы там скоро кончите курить?

Распахнув дверь, я ответил:

— Да, мы сейчас идем, госпожа Шанталь.

Затем бросился к мужу, схватил его за локти.