Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

— …запросто — ать-два — мужиков на две половины не поделишь. Энто баранов легко: по одну руку — черных, по другую — белых. А среди мужиков, доведись и до нашей деревни, всякие есть и со всячиной. Про себя скажу, к примеру, сама видишь, как проживаю. В достатке. Грех жалобиться.

— Уж будя выхваляться, — испуганно отмахнулась хозяйка.

— Не боись, не сглажу, — засмеялся хозяин. — А пошто я так живу? Да пото, что отродясь лени не знавал. Встаю — зорька еще не зорюет, ложусь, почитай, последний на деревне, хоть кого спроси, как в Лаврушине строился Василий Медведев. На пустом месте строился. Тайгу корчевал. Тайга богатейшая, руки к ней приложи — одарит. Дичь какую набью, коня запрягу — и в город. А то шишковать в тайгу всей семьей наладимся, орех наготовим и обратно в город на базар. Вот копеечка копеечку и накопила.

Он долго, со вкусом рассказывал, как на телку копили, «от нее сметана хошь ножом режь», как привели во двор Буланого, как хозяйка пряла по ночам с лучиной — «веришь, керосину не на что было приобресть».

Нина слушала и с озлоблением думала — оправдывается. Ага, так и есть — заговорил о хлебе.

— …сдал государству. Сколь положили — столь и сдал. До фунта.

«Зачем он это все мне рассказывает? — недоумевала Нина. — Кулак, настоящий кулак. А я сижу, чай распиваю. Вдруг узнают, скажут — приехала и завела дружбу с кулаком. Встать и уйти. Что говорил председатель рика на курсах: „Кулак — антисоветский элемент на селе“. Встать и уйти. Ах, воспитанная барышня, не можешь оборвать хозяина на полуслове — так и сиди, дуй чай у кулака».

Выручил приход нового гостя. Хозяин вышел к нему, но почему-то в горницу гостя не пригласил. Услышала просящий голос:

— …дык ужо, ради Христа, дай хошь…

Хозяин поспешно прикрыл дверь.

Наскоро попрощавшись, Нина заторопилась домой. За ее спиной хозяйка сердито (и куда девался ее елейный напевный голосок!) прошипела:

— Ходить и ходить, прости господи, как побирушка.

В кухне Нина мельком увидела «побирушку» — высокий, в армяке, худой, длиннобородый, лицо иссечено продольными морщинами. Он поклонился Нине, не поднимая глаз. Судя по красному насупленному лицу, хозяин недоволен появлением побирушки. Еще бы, у него, кулака, просят Христа ради. Наверное, еще деньги дает под проценты, как Гобсек. Небось бедняка не пригласили к столу, не стали потчевать блинцами. А она-то, дура, обрадовалась, что в этом доме ее поняли, уши развесила… О господи, когда она поумнеет!

…Собираясь вечером на свою первую встречу с учащимися, Нина не знала, как ей быть с косами (все, что ей надо сказать, она записала и вызубрила). Натка перед Нининым отъездом утверждала: «Если распустишь косы, никто тебя не будет слушаться — сильно девчоночий у тебя вид». Мара твердила свое излюбленное: «Важно произвести первое впечатление». Наконец, решившись, Нина заколола косы шпильками на затылке. Хозяйки: и старуха — Никитична, и молодая — Мотря единодушно одобрили:

— Эдак поболе личит вам, — сказала Мотря.

— Старшее выглядаешь, — сказала Никитична, — ребятишки лучше слухать станут.

В который раз за сегодняшний день Нина задала себе вопрос: почему они считают, что ликвидатор обязан учить ребятишек?

Идя на ликбез, Нина раздумывала о том, что ей повезло с квартирой.

Карпыч подвез ее к дому уполномоченного сельсовета Степана Прохорова. Семья ужинала, когда она вместе с Карпычем вошла в избу. Мотря помогла ей стащить промокшее до нитки пальто. Никитична заставила надеть теплые пимы. Усадила с собой за стол. За ужином хозяин, медлительный конопатый мужик, как о решенном, сказал:

— У нас и живи. Ежели не гребуешь, так и харчи наши.

— Нет, что вы! С удовольствием. А сколько… сколько за харчи? — спросила и испугалась, а вдруг не хватит двадцати пяти рублей?

Оказалось, и за квартиру — маленькая горенка, и за харчи — всего-то десятку.

«Из первого жалованья, — думала Нина, осторожно переходя улицу, — смогу купить себе пимы. С хозяевами мне тоже повезло».

Главный в семье, конечно, Степан. Говорит он мало, но все его слушаются, даже жена, строптивая Мотря. На свекровь Мотря огрызается. Но старуха добрая. Толстая, неуклюжая, как комод. Ноги у нее ужасные — перевитые вздутыми венами. Говорит, что родила шестнадцать, а живых всего трое! Какая была страшная смертность раньше. И вот еще что удивительно: хозяйки никогда даже не присядут так, без дела, чтобы отдохнуть. А встают они, как заголосят петухи. Никитична весь день тяжело топчется у дышащей хлебом, щами, паренками печи; а Мотря, худая, или, как говорит о ней свекровь, ледащая, допоздна сигает из избы во двор — управляется со скотиной. Вечерами свекровь и сноха усаживаются за прялки. Никогда они не жалуются на усталость. Будто так и надо… работать… работать… работать…

А старик, сухонький, седенький, сморщенный, как домовой, все спит на печке, посвистывает. Ребятишки славные, похожи на котят. Только надо научить их умываться и вытирать носы.