Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

Лишь добравшись до вдовы Леонтихи (у нее сельсовет снял избу под ликбез), Нина поняла: всю дорогу она старалась думать о посторонних вещах, чтобы подавить в себе страх. А вдруг никто не пришел? Она читала про такое в газете.

Нина потянула на себя тяжеленную дверь и с захлестнувшей ее радостью услышала многоголосый гул со всхлипами девичьего смеха.

С этой минуты как бы начали существовать две Нины. Первая — Нина Николаевна — уверенно поздоровалась, спокойно сняла пальто, будто она привыкла это делать под любопытными взглядами стольких глаз. Спокойная, уравновешенная Нина Николаевна, кажется, даже не очень огорчилась, когда Леонтиха передала ей всего-навсего семь букварей. (А ее уверяли в рике, что букварей много, так как еще в прошлом году собирались открыть ликбез в Лаврушине, но что-то помешало.) Нина Николаевна тоном, требующим беспрекословного подчинения, попросила детей оставить ликбез. Обещала, что непременно побывает в рике и окружном отделе наробраза и похлопочет, чтобы школу открыли.

Потом, когда дети ушли и Леонтиха встала на страже, Нина Николаевна попросила всех сесть, привычным жестом подкрутила фитиль в лампе, глянула невидящими глазами на сидящих за столами своих взрослых учеников, и только тут та, вторая Нина Камышина, страдающая от застенчивости, сомневающаяся, вытеснила уверенную в себе первую… Забыв все записанные на бумажке гладкие фразы, немного помявшись, Нина робко спросила:

— Может быть, у вас какие-нибудь вопросы есть? Задавайте, я отвечу.

Отозвалось сразу несколько голосов.

— Чего спрашивать-то?

— На што они, вопросы?

— Учиться нада бы.

Нина невольно улыбнулась и увидела не ряды сидящих, а отдельные лица. Ласково и понимающе на нее смотрит круглолицая румяная женщина, к ней жмется большеротая Мотря, и она улыбается — давай, мол, учи. А вон и дородная Надька — дочь кулака. «При чем отец? Буду и ее учить». Странно: мужчины сели по одну сторону, женщины по другую. Против учительского столика сидит парнишка со знакомым смышленым лицом. Ваньша! Как он остался? Ведь все его сверстники ушли.

Поймав Нинин взгляд, Ваньша локтем толкнул сидящего рядом с ним парня. Конечно, это Кольша, такой же выпуклый лоб и выпирающие скулы. Ого, и Кольша заулыбался, кажется, даже подмигнул: дескать, чего там — начинай.

У Нины не хватило духу выставить за дверь Ваньшу. Ладно, он же взрослым себя считает. Пусть пока посидит, а там видно будет. Пауза затягивалась. Надо было что-то делать… Но что? Вступительное слово? Сказать им о культурной революции в деревне? На какую-то долю секунды она увидела все со стороны: нештукатуреные стены, плакат, кричащий «Долой неграмотность!», классную доску, небольшой колченогий стол с куском мела на нем. Увидела и себя — худую девчонку со взрослой прической, нелепо застывшую посредине класса…

В задних рядах кто-то фыркнул. Нина схватила кусочек мела и повернулась к ним спиной. Подумала: «Я не объяснила, что буду обучать методом целых слов. Неважно. Потом объясню. Надо скорее начать. Начинать со слова. С какого? Мама? Смешно. Они же взрослые! Дом? Но ведь нужно слово разбить на слоги, слоги на буквы… Не подготовить никакого слова…» И вдруг осенило: Нина четко, как еще в пятой группе на уроках каллиграфии, вывела на доске:

ЛЕНИН

За ее спиной, ее неграмотные ученики прочитали: «Ленин».

Глава двадцать вторая

В лесу тихо. Но тишина кажущаяся. Постепенно, когда осталась далеко позади деревня с ее звуками — ржанием лошадей, скрипом телег, мычанием коров, ухающим стуком топора и въедливым визгливым пением пилы, начинаешь понимать, что и лес до макушек наполнен звуками своими, лесными. Вот за деревьями прошуршало. Может, белка, учуяв человека, метнулась на ветку повыше, а может, и глухарь сорвался с насиженного местечка. Стукнувшись о ствол кедра, с легким посвистом стрельнула шишка. За буреломами, спотыкаясь о корни деревьев, куда-то спешил ручей. Живет разграбленный осенью лес. Но скоро он утихомирится. Скоро зима. Снег и безмолвье. Зима уже делала набеги: по утрам высылала заморозки, порошила тающим снежком, выставляла на речке забереги. Но у Бургояковки характер непокладистый, взломав береговой ледок, она перекатывалась по камням, словно частушки выговаривала. Лес покорнее встречал зиму. Он хранил в овражках и ложбинках наметы снега, подолгу утрами не хотел расставаться с голубой изморозью на когда-то высоких, а теперь сникших и пожухлых таежных травах; не растаивал ледяные корки на дорожных лужах.

В лес Нина отправилась рано — деревня еще только просыпалась.

Шла, поглядывая на громады кудлатых кедров, высокомерные сосны, боязливые осины, белобокие березы и, рыжие вихрастые рябины. Дорога поднималась в гору. Крестьяне говорят, что за горой — непроходимая тайга.

Обо всем, что с ней случилось за эти три недели, непременно надо написать Ивану Михайловичу. Столько нового…

Она еще спала, когда заявилась Леонтиха. Присела на краешек табуретки у Нининой кровати и плачущим голосом сообщила:

— Ума не складу, чего делать? Обратно они пришли в школу. Не гнать же их взашей.