Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

Нине хотелось узнать что-нибудь про «девок», но сил для разговора не было. Видимо, хозяйка поняла ее состояние: напоила горячим молоком с медом «от простуды» и уложила на свою кровать, укрыв овчинной шубой. Нина мгновенно уснула и проспала, наверное, долго, потому что, когда проснулась, за окнами было черно. На столе горела керосиновая лампа. У стола сидели две девушки. Та, что постарше, долгоносенькая, волосы и ресницы белесые, склонилась над тетрадью. На ней новехонькая юнгштурмовка и портупея через плечо. Другая — в лыжном из толстой байки костюме — штопала рукавичку. Рыжая, курносая, коротко стриженная. Ну, мальчишка и мальчишка! Первой заметила Нинино пробуждение рыжая. Оглянулась и уставилась светлыми веселыми глазками. И Нина не могла отвести взгляда от странно знакомого лица. Рыжая улыбнулась, показав белые мелкие зубки. И эту лукавую насмешечку Нина когда-то видела.

Рыжая, все продолжая улыбаться, скороговоркой выпалила:

— Катя. Нина. Натка. Камышина. Бабушка. Дядь Коля, — и засмеялась, закинув голову.

— Да-а-а, — недоумевая, протянула Нина, силясь вспомнить, где же она все-таки видела эту рыжую.

— А ты — Нина! Не узнаешь?

Вспомнила! Под окном худенькая девчонка корчит рожи… Гранька!

— А ты: Грань… Граня.

— Я самая! — обернувшись к долгоносенькой девушке, Гранька сказала: — Гляди, Маруся, это Нина Камышина — в девчонках в одном доме жили.

Маруся неопределенно пожала плечами, как бы этим жестом выразила — ну что же, мол, бывает.

— Выходит, это ты и есть ликвидатор неграмотности из Лаврушина? — продолжала удивляться Гранька.

— Выходит, я и есть, — засмеялась Нина.

Неожиданной радостной встрече чем-то мешала, видимо своим равнодушием, Маруся.

— Выходит, это ты оторвала девять верст! Вот молодец! И Зорин сказал — молодец!

«Ага, значит, сказал. Но почему он не идет?»

— А ты работаешь вместе с Зориным в депо? — спросила Нина, вспомнив, что Гранькин отец был железнодорожником.

— Не. Я учусь. В медицину ударилась. Маруся на третьем курсе, я — на первом. Угадай, кто меня надоумил? Сроду не угадаешь. Бабушка ваша. Помнишь, она нас всех, малышнят, лечила? Так я ей помогала. Бывало, спросит: «Не боишься?» А я: «Чего бояться?» Это когда банки ставила. А у самой все поджилочки трясутся. — Гранька давно уже отбросила варежку, руки ей нужны были, чтобы отчаянно жестикулировать.

— И с тех пор ты решила стать врачом?

— Не. Нынче, как только школу кончили, мамка послала меня отнести вашей бабушке земляники. Пришла, и вот смехота, чувствую — боюсь. Вроде мне влетит за что-то от бабушки. Она вообще-то со мной ласково разговаривала. А по мне мурашки, будто я с вашего огорода морковку воровала. Бабушка меня чаем напоила и спрашивает, куда я решила поступать. Я говорю — в горный. А сама еще ничего не решила. Так брякнула, чтобы удивить. А она, бабушка-то, говорит, что мне обязательно надо на медицинский, что это женское дело, а в горный — не женское. «У тебя, — говорит, — определенно способность есть. Ты, — говорит, — еще маленькая была, а научилась банки ставить, перевязки ловко делала». Потом давай мне про русско-японскую войну рассказывать, как сестры милосердные солдат спасали. А я слушаю да соображаю: верно, самая нужная профессия. Я любила лечить — может, помнишь? А горный мне как лягушке галоши.

«Мне про Граньку бабушка ничего не сказала, — подумала Нина, — наверное, не хотела, чтобы я завидовала. А я и не завидую. Разве чуточку завидую. Хорошо все-таки быть студенткой».

— А почему ты в вуз не пошла?

«Да, она должна была об этом спросить, и я все время ждала, что спросит…»

— Ты же училась здорово! — воскликнула Гранька. — Мне Гришка Шарков рассказывал. Он с моим старшим братишкой дружил, с Толькой. Не помнишь его? Так Гришка сильно тебя расхваливал. Неужели на экзаменах срезалась?

— Нет, я не срезалась, — каким-то очень чужим высоким голосом проговорила Нина, — меня просто не допустили к экзаменам, — сказала и подумала: «Совсем-совсем не просто».

— Не допустили? Соцполож…

И тут все время молчавшая Маруся, а казалось, что она даже не слышала их разговор, резко перебила Граньку.

— Ты, Камышина, делаешь важное дело. Ликвидация безграмотности у нас самый отстающий и самый важный участок на фронте культурной революции в деревне. Мы должны за два года покончить с безграмотностью в стране. И потом, если все пойдут в вуз, кто пойдет работать в деревню? — Маруся укоризненно взглянула на Граньку. — Надо думать, когда говоришь…

— Я ведь ничего, — принялась оправдываться Гранька.

— Не мешало бы договориться, как проведем медицинскую часть вечера, — заполняя неловкую заминку, предложила Маруся.

— Чего договариваться, — откликнулась Гранька, — гигиену я им растолмачу. А ты валяй первую помощь. Вопросики я уже кое-кому всучила. Картошка сварится. Пошамаем — и айдате.

Глянув в окно, Гранька оповестила:

— Профессор чешет. Слышь, Нина, в нашей бригаде профессор. Анатом. Простецкий дядька. Ты его не стесняйся.

Гранька явно покровительствовала Нине.