Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

Давать бабушке советы! Нина испуганно глянула на бабушку. Маленький Колька бабушкин кумир, и гигиена тут на равных правах с богом. Удивилась, услышав оттаявший бабушкин голос:

— Маком я не пою. А откуда вы знаете, что этого нельзя делать?

— У хозяев есть вот такой же. Так докторша их ругала за это дело.

Нина еле сдержалась, чтобы не фыркнуть. Если бы даже Виктор старался расположить к себе бабушку, то и тогда он не смог ничего лучше придумать.

— Ступайте в ту комнату. Я переверну Колюшку и тогда напою вас чаем.

Нина осторожно прикрыла за собой дверь.

— Ну и мозоли у тебя! — сказала она, беря его руку в свои.

— До свадьбы заживут. До нашей с тобой свадьбы.

«Я ужасно счастливая, и у меня, наверное, ужасно глупое лицо».

— Ты что улыбаешься?

— А ты?

Вошла бабушка.

— Вы любите пельмени?

Виктор пожал плечами.

— Я позабыл, когда их ел. Наверное, когда еще бабушка была.

Нина чересчур (она только потом это сообразила) радостным голосом сообщила:

— Витю тоже бабушка воспитывала. Только она умерла.

Лицо бабушки смягчилось.

— Пойди свари пельмени, — сказала она Нине, — возьмешь в кладовке на дощечке.

Нина помчалась в кухню, чуть стул не сшибла. Когда она вернулась, бабушка рассказывала Виктору о Дальнем Востоке, а он дотошно ее выспрашивал и называл бабушку — бабушкой. Вот этого-то она терпеть не могла. Все, даже Варя, называли ее только Екатериной Петровной. А тут — ничего. Терпит.

На улице Виктор признался:

— Понимаешь: я сначала перепугался. Ну, думаю, влип! Когда вы ушли, решил — удеру. Подожду тебя на улице… А тут мальчонка заорал…

— И хорошо, что заорал, — засмеялась Нина. — Бабушка только кажется такой — ну, злой, а она добрая. Маленькая я этого не понимала.

— Про Дальний Восток она здорово рассказывала. Дед твой, оказывается, портартуровец.

— Да.

— Это его портрет — в эполетах, с бородой?

— Да.

— Погоди! Выходит, ты «благородного» происхождения?

Что-то в ней сжалось. Охватило ощущение вины.

— Я не выбирала себе родителей, — сказала и тут же устыдилась: это походило на предательство по отношению к маме, бабушке… — Ты не думай, я от них не отказываюсь. Декабристы тоже были дворяне, Толстой даже граф… Если, если… тебе неудобно со мной… — противно задрожал голос, и Нина замолчала.

Виктор, наверное, все понял, он обнял и поцеловал ее в глаза.

— Дурочка ты.

…Вечером, расчесывая на ночь перед зеркалом косы, Нина старалась представить лицо Виктора: его чуть вздернутый нос, золотую копну на голове, выпуклый подбородок. Закрыла глаза и повторила про себя его слова: «Когда хочу тебя представить, всегда закрываю глаза и вижу как живую».

— Нина, я тебе говорю, а ты не слушаешь, — с досадой сказала Натка. — Ты влюблена! Сознайся, влюблена?

Нина молча кивнула.

— Это в того, про которого ты писала? Да? В золотоволосого? — допытывалась Натка.

Сестры легли и погасили свет. Самое подходящее время для душевных излияний.

— Ты где была?

— Представь: у бабушки.

— А я думала, ты на свидание ходила.

— Я и ходила на свидание. Мы вместе с ним были у бабушки.

— Ужас! Она вас не вытурила?

— Нет. Знаешь, Виктор необыкновенный.

— Ну, теперь рассказывай все подробно, — потребовала Натка. — Он тебе объяснялся в любви?

— Я сейчас не могу рассказывать. Ты не сердись. Потом когда-нибудь. Ладно?

— Ты стала очень скрытная.

— Знаешь, я, наверное, так привыкла… в деревне…

Зато у Натки миллион новостей.

— Во-первых, Африкан полностью — ты заметила? — меня игнорирует. Но я на него чихала. Моя настоящая жизнь проходит в школе. В группе у нас много несознательного элемента. Недобитые нэпманчики. Организовали оппозицию, стали выпускать подпольный журнал. Назвали его «Черный кот», собезьянничали с вузовских «черных котов». Девиз у них — «мы вне программы». Представляешь: к ним переметнулись и две комсомолки — ну, явное сползание с классовых рельсов. Мы провели комсомольское собрание, повесили лозунг «Не позволим срастаться с мелкобуржуазной стихией». А одна девчонка после этого собрания подходит и говорит: «Камышина, можно тебя на одну минуточку?» Мы отошли с ней в угол, а она так зло говорит мне: «А сама-то ты какого социального происхождения? Если, — говорит, — хочешь, мы напомним». Представляешь? Ну что ты молчишь? Разве я виновата? Ведь я отца и не помню. Что же ты? Может, эта девчонка права и я недостойна быть в комсомоле? Как ты считаешь?

— Считаю, что ты говоришь глупости. Петренко сказал, что дело не в том, в какой хате ты родился, то есть какого ты происхождения, а главное то, какую ты пользу народу принесешь.

Сестры замолчали. Неизвестно, какие мысли одолевали Натку, но, видно, беспокойные — она ворочалась, вздыхала.

— Ты спишь? — спросила Натка. — Я приняла решение. Сказать?

— Скажи, — улыбнулась Нина.

Бабушка всегда говорила, что у Натки «семь пятниц на одной неделе».

— Я твердо решила — кончу семилетку и пойду работать на производство, буду врастать в рабочий класс. Я сама, собственными руками заработаю себе социальное положение.

— Только ради этого?

— Не только. Я говорю: буду собственными руками строить социализм.