— Без вас, Нин Николавна, — зашептала Мотря, — Мирониха меня наладила бы отцедова будь здоров! — Кажется, Мотря наслаждалась местью: смакуя каждый глоток, тянула бражку.
Хлопнув себя крутым, могучим бедрам, Мирониха объявила, что «надоть по хозяйству управиться», и вышла, сильно стукнув дверью.
Вдоль стен большой и чистой избы — крашеные широкие лавки. Девушки сидят отдельно, парни отдельно. Щелкают орехи, перебрасываются шуточками. Все чинно, благородно. Серега-гармонист, красивый, чубатый парень, слегка трогает лады гармони. Почти все Нинины ученики. В первый момент их смутило ее появление. Вежливо поздоровались и либо притворялись, либо в самом деле тотчас же забыли о ней. Нина сидела с застывшей неестественной улыбкой, даже скулы ломило от этой идиотской улыбки.
Парни по очереди стали куда-то исчезать. Возвращались с красными лицами, заметно навеселе.
— Видать, в открытую-то Мирониха не смеет, — шепнула Мотря. — Где-нибудь в сенцах или в амбарушке подносит парням самогон. Не зазря, конешным делом, задарма она и не плюнет.
Постепенно веселье налаживалось. Пригнув голову к мехам, гармонист наяривал частушки. Девки вытолкнули па круг Надьку. Она пожеманилась для интересу и пошла по кругу, выстукивая дробь коваными сапогами на высоком подборе. Приятным голоском Надька пропела:
Надьку сменила чернявая Фроська, ни капли не смущаясь разношенных сапожишек, она старательно выбивала дробь:
Девки выходили одна за другой на круг и, выбивая ногами немыслимую дробь, выкрикивали частушки с каждым разом хлестче и хлестче. Нина почувствовала, как у нее горят уши. Вот оно, «похабство», про которое говорила Никитична. «С ними необходимо поговорить. Как не стыдно! Ведь девушки!» Покосилась на Мотрю — улыбается. Привыкла, наверное. Казалось, что про свою учительницу все забыли. Но вот один парень похабно выругался, и Кольша крикнул парню:
— Эй, ты! Прикуси свое жало!
— А ты что за начальник!
Где-то она видела этого длиннорукого и длинноногого парня, но где, не могла вспомнить. На ликбез он не ходил. Кольша показал длиннорукому увесистый кулак: «Этого не хотишь?» — и тот утихомирился.
Парни все чаще покидали избу, а возвратясь, садились к своим симпатиям на колени. Они не очень-то церемонились. Девки взвизгивали…
Больше Нина выдержать не могла, шепнув Мотре: «Пошли», первая стала пробираться к выходу. Они прошли через сенцы, где парни, матерясь, пили самогон.
На улице с наслаждением втянула в себя колючий, морозный воздух. Тишь в деревне. Только слышно, как гудит тайга. Вспомнила, что по ночам на поскотину забредают голодные волки, и что-то медленно стало стынуть у нее в груди. Все бросить. Уехать домой… Но как потом смотреть в глаза Петренко? Барышня заскучала в деревне!
Снова сиди весь вечер одна в горенке. Сиди и кукуй. Нина забралась в кровать, подвинула табуретку поближе и поставила на нее лампу. Самое отрадное — взяться за письмо Виктору, но только утром отправила ему длиннющее послание. Давно не писала Петренко. Но что ему написать? Как сегодня парни и девки веселились на посиделках, а она, Нина, им мешала?
Потушила лампу, укрылась с головой одеялом, чтобы скорее согреться и заснуть. Трудно иногда заснуть. А что, если поставить в Лаврушине спектакль? Ведь решила это еще на совещании и забыла! Тогда не станут ходить на посиделки и глушить самогон. Но где взять пьесу? Натка жаловалась, что мало хороших пьес «из советской жизни». Здесь же пьеса нужна про деревню — тогда всех заинтересуешь. Пьесу она напишет сама. Подумаешь, сложно! Ведь одни разговоры. Нечего откладывать в долгий ящик. Пьесу она напишет сегодня же, хоть до утра просидит, а напишет. Навьючила на себя все теплое, что было, и уселась к столу.
Полагала, что к утру с пьесой разделается. Но придумала только сюжет: кулак свою дочку-красавицу хочет насильно отдать замуж за кулацкого сына. Но в дочку кулака влюбляется бедняк. У бедняка мать умирает — надорвалась, работая на кулачье. Кулак выталкивает бедняка, когда тот приходит сватать любимую девушку. Но в конце концов добро побеждает, зло наказано. На следующий вечер начала писать — это оказалось куда труднее. И снова легла под утро. Так повторилось и на третью ночь. Порой наваливалось великое искушение прилечь хоть на десять минут, но боялась проспать до утра.
На четвертые сутки не выдержала: во время занятий присела на подоконник и задремала. Разбудил ее смех.
Кольша, набросив на плечи полушалок, изображал кого-то у доски. Он поправил воображаемую прическу и, склонив голову набок, тонким голосом со знакомыми интонациями сказал:
— Прошу списывать с доски внимательно, без ошибок. — От дружно грянувшего хохота замигала лампа. Смеялась со всеми и Нина.