Жизнь переходит в память. Художник о художниках

Я позволю себе сказать, что прожил в моральной близости к Александру Григорьевичу Тышлеру много лет, начиная с того времени, когда еще студентом Архитектурного института показывал ему свои юношеские работы. Мне предстоял выбор: быть архитектором или резко изменить жизнь и попытаться стать художником, к чему меня влекла неодолимая страсть. И советы Александра Григорьевича в этом вопросе сыграли решающую роль. Он часто бывал в нашем доме в гостях у моей мамы, Анель Судакевич, еще со своей первой женой Анастасией Степановной Гроздовой, которую обессмертил потрясающими рисунками («Женский портрет со шпильками» и «Портрет жены», выполненные графитным и свинцовым карандашами), а также портретом маслом, на котором у нее половина лица закрыта вуалью (1926). Уже в те годы я поражал Тышлера большими размерами своих работ, в какой-то степени говорившими о серьезности моих намерений. А он, видя мои сомнения, предсказывал опасности на моем будущем художественном пути, но тем не менее наставлял следовать этому решению.

Во время нашей с Беллой Ахмадулиной поездки во Францию в 1977 году мы были удостоены чести быть принятыми Марком Захаровичем Шагалом на его вилле La Colline

на юге Франции. Валентина Бродская, вторая супруга Шагала, запретила мне говорить с Марком Захаровичем о безвременной кончине Александра Григорьевича, чтобы не травмировать его тяжелым известием. Тем самым она лишила меня возможности поддержать разговор с Шагалом о тех, кого он знал в Москве и кого мог вспомнить. И будто нарочно, в моем сознании всплыли реальные кадры похорон Тышлера: как на Новокунцевском кладбище в Москве я нес гроб в числе друзей и почитателей художника, и как чисто было его прекрасное лицо…

Конечно, я вспоминаю выставки Александра Тышлера: в первую очередь, экспозицию 1966 года в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, придуманную Ириной Александровной Антоновой в то время, когда такие выставки по тогдашним понятиям и представлениям о формализме в искусстве нельзя было устраивать. Министр культуры Екатерина Фурцева наступала на Ирину Александровну с требованием все отменить, и лишь неожиданное вмешательство Бориса Владимировича Иогансона спасло ситуацию.

В 1988 году Флора Яковлевна Сыркина пригласила меня для оформления ретроспективной выставки Тышлера на Кузнецком Мосту, 11, и я принял посильное участие в этом деле. Я поставил стеклянные короба для скульптур по оси выставки, таким образом организовав композиционное построение, и сделал большой «аквариум» (так я называл специально выгороженное пространство посередине главного зала на Кузнецком) 3 × 3 м и высотой 2 м из витринных стекол для размещения внутри него скульптур Тышлера на разном уровне для лучшего обозрения. Картины Александра Григорьевича я повесил — уважительно — в правильном ритме на стенах зала. Работая над оформлением, я вспоминал те годы, когда Тышлер способствовал моему художественному становлению.

В 1998 году в Музее личных коллекций на Волхонке состоялась большая ретроспективная выставка Тышлера, тоже организованная Флорой Яковлевной.

В последние годы жизни Тышлера мы особенно сблизились, и они с Флорой Яковлевной почти каждое воскресенье приезжали к нам на дачу в Переделкино. Сидя в удобном плетеном кресле, он бесконечно рисовал на заранее мной заготовленной бумаге. Когда время подходило к обеду, Белла Ахмадулина, тоже очень любившая Александра Григорьевича, предлагала выбрать, какой из приготовленных сегодня супов ему больше нравится: грибной или лапша. На что он с детской непосредственностью отвечал: «А я съем оба!» Этим свидетельством о прелестной наивности Тышлера я завершаю свои заметки о нем, тем более что ничего более прекрасного, чем сам Тышлер, сидящий спокойно солнечным утром в кресле и рисующий свои фантазии, я вспомнить не могу.

Друзья далекие, но близкие

Лев Збарский

Как ни парадоксально, но с отцом Лёвы Збарского Борисом Ильичом я познакомился задолго до того, как встретился с Лёвой. Это произошло в доме близкого друга моей мамы Игоря Владимировича Нежного, заместителя директора МХАТа. Там Борис Ильич рассказывал причудливейшие истории своих двух арестов. Дело в том, что отец Лёвы был крупнейшим ученым, академиком химии, занимавшимся бальзамированием Владимира Ильича Ленина. Эта проблема целиком лежала на его плечах. И тем неожиданней было сообщение о первом аресте Бориса Збарского.

Сейчас, как и тогда, совершенно невозможно разобраться в причинах или хотя бы косвенных поводах для этого. Видимо, они крылись в самой чудовищной практике тотальных преследований художественной и научной интеллигенции, которая была основана и внедрена поколениями вождей КГБ, взращенных товарищем Сталиным. И уже на последнем этапе эта практика осуществлялась под началом Лаврентия Берии.

После заключения Борис Ильич вернулся к своим ставшим постоянными обязанностям.