Жизнь Пифагора

(215) Можно было бы привести множество примеров таких поступков, и он часто совершал их, но самым замечательным из всего является то, что сказал и сделал Пифагор с величайшим свободомыслием при встрече с Фаларидом [122] . Ибо когда он был задержан Фаларидом, жесточайшим из тиранов, и к нему присоединился мудрый муж по имени Абарид, родом из гипербореев, пришедший только ради того, чтобы быть рядом с ним, и Фаларид стал задавать Абариду вопросы и особенно много о божественном: об изображениях богов и наиболее благочестивом служении им, о способности богов предвидеть, о небесных телах и их вращении вокруг земли, спрашивал и о многом (216) другом, например, что за человек Пифагор, и Абарид по божественному внушению отвечал твердо, со всей правдивостью и убедительностью, так что склонил на свою сторону слушателей. Тогда Фаларид воспылал гневом к Абариду, хвалившему Пифагора, пришел в ярость по отношению и к самому Пифагору и осмелился извергать ужасные хулы даже против богов и всего того, о чем говорил Абарид. Абарид же согласился с ним ради Пифагора, но потом рассказал то, что узнал от Пифагора: все на земле зависит от небесных явлений и управляется другими, еще более многочисленными божественными силами и их энергией. И едва ли можно назвать Пифагора, обучающего этому, шарлатаном, по крайней мере, у него тот вызывает удивление, словно божество. В ответ на это Фаларид отверг искусство прорицания и те обряды, которые открыто совершаются в храмах. (217) Тогда Абарид перевел разговор с этих предметов на явления всем очевидные и пытался убедить Фаларида, что есть божественное провидение, превосходящее любые надежды и силы человека, ссылаясь на благодеяние богов и помощь некоторых демонов людям в трудных обстоятельствах или тяжелых войнах, при неизлечимых болезнях, во время мора или гибели плодов и других подобных этим тяжелейших и безысходных обстоятельствах. Фаларид и на это отвечал дерзко и бесстыдно. Затем уже Пифагор, подозревая, что Фаларид хочет предать его смерти, и вместе с тем зная, что неподвластна его жизнь Фалариду, вдохновенно начал говорить. Посмотрев на Абарида, он сказал, что существует переход с неба в воздушные слои и на землю. [123] (218) И снова рассказал о связи всех явлений с небом – то, что было наиболее понятным для всех; неопровержимо доказал, что у души есть своя собственная сила, и после этого довольно подробно рассказал о совершенной энергии слова и ума. Затем он так же свободно говорил о тирании и всех случайных приобретениях, о несправедливости и человеческом корыстолюбии в целом, убедительно показав, что все это ничего не стоит. Вслед за тем он произнес боговдохновенное наставление о наилучшем образе жизни и подробно сопоставил его с наихудшим, сообщил самые разумные сведения о душе, ее силах и страстях и самое прекрасное из всего сказанного – показал, что боги неповинны во зле и что болезни и все телесные страдания – результат человеческой невоздержанности. Он также сказал о том, что говорят плохого в мифах о богах писатели и поэты. И, обличая силу тирана, вразумлял Фаларида, какова она и сколько ее, показал на примере его дел, говорил о наказании по закону, что оно совершается заслуженно, представив тому множество примеров, провел ясное различие между людьми и другими живыми существами, со знанием дела рассуждал о внутреннем слове и его внешнем выражении, подробно говорил об уме и исходящем из него знании, дал полезнейшие наставления по нравственным и многим другим связанным с ними вопросам, касающимся того, что считается в жизни благом, присоединив к ним достойнейшим образом соответствующие увещевания и отговаривая от того, что не следует делать. И самое главное: провел различие между тем, что делается по воле судьбы, и тем, что делается согласно уму, много и мудро рассуждал о демонах и бессмертии души. Но это была бы уже другая тема. То, что было сказано раньше, вполне подтверждает его мужество. (220) Ведь если он, подвергаясь смертельной опасности, философствовал с непоколебимой твердостью, целенаправленно и стойко защищался от грозящего ему несчастья, и если с тем, кто подвергал его опасности, обращался свободно и откровенно, с полным презрением относясь к тому, что считалось смертельной угрозой, как к чему-то такому, на что даже не стоит обращать внимания, и если он, как это свойственно человеческой природе, чувствовал угрозу смерти и тем не менее совершенно пренебрегал ею и грозящей ему в тот момент опасностью, ясно, я думаю, что он поистине не ведал страха смерти. И еще более благородный поступок, чем этот, совершил Пифагор, содействуя низвержению тирании и обуздав тирана, собиравшегося принести непоправимые беды людям, освободив таким образом Сицилию от жесточайшей тирании. (221) То, что он сам был инициатором этого заговора, свидетельствуют оракулы Аполлона, в которых содержатся намеки на то, что Фаларид будет лишен власти тогда, когда лучшие люди обретут единодушие и, объединившись друг с другом, придут к власти, что и случилось в то время при участии Пифагора благодаря его советам и руководству. Еще большим доказательством служит срок. Ибо в тот самый день, когда Фаларид угрожал Пифагору и Абариду, он сам был убит заговорщиками. (222) И то, что случилось с Эпименидом, пусть также будет подтверждением сказанному. Ибо подобно тому как Эпименид, ученик Пифагора, когда какие-то люди собирались его убить, призвав Эриний [124] и богов-мстителей, сделал так, что все заговорщики перебили друг друга, точно так же и Пифагор, защищая людей с правдивостью и мужеством Геракла, наказал бесчинствующего и причиняющего вред людям тирана для пользы же людей и предал его смерти в соответствии с предсказаниями Аполлона, с которым был связан единой природой с самого рождения. Вот какое удивительное деяние, свидетельствующее о его храбрости, мы только что рассказали. (223) Другим доказательством мужества Пифагора служит его стремление сохранить законность, благодаря которому он и сам в одиночку осуществлял свои решения и проповедовал истины, от которых его не заставили отступиться ни соблазны, ни трудности, ни какая-либо другая страсть или опасность. И друзья его предпочитали умереть, чем преступить хотя бы на йоту то, что было им запрещено; пройдя испытания в различных бедах, они сохранили свой нрав неизменным и, вовлеченные во множество опасностей, ни разу не изменили учению Пифагора. Постоянно звучал среди них призыв: «Всегда помогать закону и воевать с беззаконием», сторониться роскоши и отвергать ее, приучать себя с рождения к разумному и мужественному образу жизни. (224) У них применялись некоторые заклинания против страстей, против уныния и подавленности, которые очень хорошо помогали. И, напротив, другие заклинания были направлены против гнева и раздражения. Усиливая или ослабляя эти состояния с помощью заклинаний, до определенной меры, они делали их пригодными для совершения мужественных поступков. Более всего укрепляло их благородный дух убеждение в том, что ни одно из несчастий человеческой жизни не должно быть неожиданностью для умных людей, но следует ожидать всего, что не в нашей власти. (225) Когда бы ни овладевали ими гнев, печаль или какое-нибудь другое подобное чувство, они старались освободиться от него, и каждый наедине с собой пытался мужественно подавить страсть и излечиться от нее. Отличительной чертой пифагорейцев было прилежание в учении и занятиях и борьба против свойственной людям от природы невоздержанности и корыстолюбия, и различные способы сдерживания и подавления этих пороков, которые действовали неумолимо, как огонь и железо, а сами пифагорейцы не щадили ни сил, ни выносливости. Они благородно упражнялись в воздержании от мяса всех одушевленных существ и, кроме того, некоторых видов пищи, развивали бодрость ума и чистоту помыслов, кроме того, их мужество укрепляли словесное воздержание и полное молчание, применявшееся как средство сдерживания языка в течение многих лет, а также напряженное и неустанное изучение и усвоение сложнейших основоположений (226) и с этой целью отказ от вина, пост, короткий сон, неподдельное презрение к славе, богатству и тому подобному. И все это помогало им укреплять мужество. От жалоб, слез и тому подобного эти мужи воздерживались, считая заискивание низким и недостойным свободного и мужественного человека. О той же самой отличительной черте их нравов свидетельствует и то, что самые главные и незыблемые свои правила все пифагорейцы всегда хранили в тайне, держа их в памяти, не записанными, и не разглашая среди посторонних благодаря строго соблюдаемому словесному воздержанию, преемникам же передавали их, словно тайны богов. [125] (227) Поэтому долгое время ничего достойного упоминания не разглашалось за пределами школы, учиться и познавать что-либо дозволялось лишь в ее стенах. Если же пифагорейцам случалось когда-либо говорить при посторонних и, так сказать, профанах, они объяснялись друг с другом с помощью символов, следы которых остались еще и поныне в том, что позднее было предано огласке, как, например, «огня ножом не разгребать» и тому подобные символы, которые в буквальном своем значении похожи на старушечью болтовню, когда же раскрывается их истинный смысл, приносят тому, кто понял их, удивительную и значительную пользу. (228) Но наиболее убедительным доказательством мужества пифагорейцев является их цель – достичь самого главного: спасти и освободить от стольких цепей и оков плененный с рождения ум [126] , без которого никто не может познать ничего здравого, ничего истинного, и не может сделать этого с помощью какого бы то ни было чувства. «Ибо ум, – по их словам, – все видит и слышит, а остальное глухо и слепо.» Во-вторых, тому, кто уже достиг очищения и кому помогли разнообразные математические упражнения, стараться всеми силами и дальше внушать и передавать что-нибудь полезное и относящееся к божественному миру, чтобы, с одной стороны, он не боялся отвлекаться от предметов телесных, с другой стороны, ведомый к предметам бестелесным, не отводил бы взгляда из-за слишком яркого их блеска и не возвращался бы душой обратно к страстям, прикованным к телу и связанным с ним, и вообще был бы безразличен ко всем порождающим и низменным страстям. Всеми этими способами совершенствовалось и достигалось истинное мужество. Пусть все сказанное послужит нам доказательством мужества Пифагора и пифагорейцев.