Читаем Жизнь по-американски полностью

"Послушайте, — говорил я, — разумеется, мы не можем платить "Хизбаллах" выкуп за заложников. Но мы не имеем никаких дел с "Хизбаллах". Мы пытаемся помочь людям, которые надеются в скором будущем образовать новое правительство Ирана, а они за это обещают использовать свое влияние для освобождения наших заложников. Это все равно, как если бы у меня похитили ребенка и потребовали за него выкуп. Я в принципе против того, чтобы платить похитителям выкуп, — от этого число похищений может только возрасти. Но, если бы я узнал, что кто-то имеет выход к похитителям и может добиться возвращения моего ребенка без какой бы то выгоды, я, конечно, просил бы его о помощи. И если бы он вернул мне ребенка, то, естественно, заслуживал бы вознаграждения. Это вовсе не то же самое, что платить выкуп похитителям".

Однако возражения Уайнбергера и Шульца возымели действие: я решил выждать. Совещание в день годовщины Перл-Харбора ничем конкретным не закончилось: я не принял окончательного решения, но и не отказался от переговоров. Я поручил Макфарлейну встретиться с агентами Ирана и Израиля и передать им, что мы хотим иметь дело непосредственно с влиятельными иранскими политиками и что эти политики лучше всего докажут свою влиятельность, добившись освобождения заложников. Продавать оружие в обмен на заложников мы отказываемся.

Вернувшись из Лондона, Бэд сообщил мне, что от него потребовали дополнительных поставок оружия. Его также пре дупредили, что, если террористам станет известно о переговорах и о нашем отказе продать оружие, они могут отомстить и умеренным иранцам, и нашим заложникам. Он добавил, что ему не внушает доверия торговец оружием Горбанифар, который был основным посредником в переговорах, и что он сомневается в целесообразности продолжения этой инициативы.

Но, на мой взгляд, у нас практически не было выбора. Я не видел иного способа добиться освобождения заложников. Я считал, что нельзя упускать ни одной возможности их вызволить, а также установить контакт с будущим руководством Ирана. Несмотря на все вставшие перед нами препятствия, я возлагал большие надежды на эту группу.

Хотя на совещании в годовщину Перл-Харбора я не принял окончательного решения, я считал, что иранскую инициативу надо развивать, соблюдая при этом осторожность и не преступая закон. Посмотрим, что из этого выйдет. Как я уже говорил, ответственность за судьбы наших заложников лежала на мне тяжким грузом. Опять приближалось Рождество, а наши сограждане все еще находились в неволе на другом конце света. Разлученные с родителями, женами и детьми, лишенные элементарных свобод и содержащиеся в ужасающих условиях, неужели же они не хотели, чтобы я сделал все возможное для их освобождения? И неужели этого же не хотели и те американцы, которые не были в их положении?

Вернуть их домой — в этом я видел свой долг президента. И был полон решимости этого добиться.

Как у нас было заведено, мы провели последние дни 1985 года на вилле бывшего посла Уолтера Анненберга вблизи Майами-Спрингз. Я вдоволь поиграл в гольф и 31 декабря записал в дневнике следующее: "Закончил 1985 год игрой на все 18 лунок. Несколько ударов удались, но чаще мазал… Вечером очень весело встретили Новый год. Разумеется, надо всем этим весельем висела тень, которую мы постарались на время забыть: убийства в римском и венском аэропортах, гнусная роль Каддафи. Нужны какие-то ответные меры, но не так-то просто их осуществить, учитывая, что тысяча американцев живут и работают в стране, управляемой этим полоумным клоуном".

67

Нaчало 1986 года было омрачено внутренними несчастьями и международными осложнениями. Погиб "Челленджер", с Филиппин был изгнан Фердинанд Маркос, произошла еще одна стычка с Японией по поводу ограничений, которые она вводила на импорт из Соединенных Штатов, конгресс предпринял новые усилия, чтобы лишить "контрас" всякой поддержки, а на Ближнем Востоке одна проблема громоздилась на другую. 7 января я записал в дневнике: "У нас прошло бурное совещание, в результате которого я подписал приказ, предписывающий всем американцам и всем американским предприятиям покинуть Ливию и объявляющий о прекращении всяких отношений — торговых и прочих — с режимом Каддафи. Одновременно мы приводим в готовность Шестой флот в Средиземном море. Если Каддафи воздержится от дальнейших террористических актов — прекрасно, значит, наша косвенная угроза сыграла свою роль. Если же он расценит наши действия как признак слабости и предпримет новый террористический акт — ну что ж, мы уже наметили объекты для удара, и ему не поздоровится. Сегодня вечером я объявлю об этом на пресс-конференции".


Перейти на страницу:

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное