Жизнь по-американски

В 1981 году, когда я занял президентское кресло в Белом доме, мышечные волокна американского военного мускула были настолько атрофированы, что наша способность успешно отразить возможную атаку со стороны Советского Союза была весьма сомнительна: истребители не летали, военные корабли не плавали, поскольку хронически не хватало запчастей. Наши лучшие сыны и дочери уходили с военной службы, моральное состояние добровольческой армии пришло в упадок; наше стратегическое вооружение — ракеты и бомбардировщики (основа наших сил сдерживания) — десятилетиями не модернизировалось. В то же время Советский Союз создавал свою военную машину, грозившую превзойти нашу на любом уровне.

Мне хотелось сесть за стол переговоров, чтобы покончить с этой безумной политикой «взаимного гарантированного уничтожения», но для этого Америке прежде всего нужно было увеличить свою военную мощь. Тогда мы могли бы вести переговоры с Советами с позиции силы, а не слабости.

Пока же наша военная мощь была далеко не на высшем уровне. В 1981 году мы разработали колоссальную программу по перестройке военной промышленности. Я же тем временем предпринял попытку — по большей части за счет спокойной дипломатии, — которая, по моим расчетам, должна была привести русских за стол переговоров.

Конечно, мне было известно, что за Советским Союзом держится репутация ненадежного партнера, знал я и о нередких срывах им условий международных соглашений. Я знал Громыко, Брежнева. Я понимал, что все советские лидеры, пришедшие к власти после Ленина, преданы идее свержения демократии и системы свободного предпринимательства. Да и по собственному опыту я знал об этой стратегии обмана: много лет назад я сам оказался рядом с коммунистами, в чьи намерения входило взять власть в стране и покончить с демократией.

Я понимал, что между нашими двумя странами существуют огромные различия. И все же вопрос был слишком серьезным, чтобы отказаться от поисков путей взаимопонимания, которое могло бы уменьшить опасность Армагеддона.

За те пять с лишним лет, что я находился в Белом доме, мне едва ли удалось достичь значительного прогресса своей политикой «спокойной дипломатии», и одна из причин — то, что советские лидеры постоянно умирали. Однако, приехав в Женеву, я понял, что с приходом нового кремлевского лидера у нас появился шанс на успех.

Во время нашей беседы у камина я понял, что Горбачев убежден в правоте и преимуществах советского образа жизни и находится под влиянием той негативной информации, которая распространяется о нашей стране: будто бы в Америке всем заправляют военные, черное население тут находится на положении рабов, а половина граждан ночует на улице.

Но в то же время я чувствовал, что Горбачев готов слушать собеседника, что он, как и я, догадывается о существовании своих мифов и стереотипов мышления по обеим сторонам «железного занавеса», которые являются источником взаимного непонимания и фатального недоверия друг другу.

Я понимал, что у Горбачева были свои, и очень сильные, мотивы желать прекращения гонки вооружений: советская экономика напоминала безрукого и безногого инвалида, и причиной тому не в последнюю очередь явились огромные расходы на вооружение. Он не мог не знать, что американская военная технология, прошедшая серьезнейшую переделку в 1981 году, в настоящее время качественно превосходила советскую. Советскому лидеру было известно и то, что мы могли сохранять свое превосходство по линии затрат на вооружение столь долго, сколько потребуется.

«Мы можем выбирать, — сказал я, — либо сокращение, либо наращивание вооружений. Последнее, как вы, должно быть, понимаете, вам не выиграть. Мы не будем стоять в стороне, спокойно наблюдая, как вы стараетесь обеспечить себе превосходство в этой области. Однако совместными усилиями мы могли бы найти устраивающие друг друга решения и покончить с гонкой вооружений».

Наша беседа у ярко пылающего очага продолжалась полтора часа. Когда же она закончилась, я не мог удержаться от мысли, что во взаимоотношениях между нашими двумя странами произошли фундаментальные перемены. Нашей задачей на будущее стало закрепить и развить эти перемены. Перефразируя нашего поэта Роберта Фроста, можно сказать, что дорога нам предстояла неблизкая.

На обратном пути, пока мы взбирались вверх по склону, направляясь к залу заседаний, где все еще совещались наши советники, я сказал Горбачеву: «Послушайте, а вы ведь еще не были в Соединенных Штатах, не видели страну. Думаю, такая поездка вам бы понравилась. Почему бы нам не назначить вторую встречу будущим летом в США? Таким образом, я вас приглашаю». «Принимаю приглашение, — ответил Горбачев и почти тут же добавил: — Но ведь и вы не были в Советском Союзе». Я подтвердил его слова, и тогда Горбачев сказал: «Что ж, в таком случае наша третья встреча состоится в Москве. Приезжайте в СССР».

Настал мой черед произнести фразу: «Принимаю приглашение».