Жизнь, по слухам, одна!

Глеб не верил своим ушам.

– Какую жизнь, а?

– Со своей женой, – сердито сказала она. – Пусти меня!.. У тебя теперь все будет хорошо. Ты к ней вернешься, и все наладится.

– Катя, – начал Глеб медленно. – Мы развелись сто лет назад. Я не хочу возвращаться! Если бы я не хотел разводиться, я бы и не развелся! Это же… ахинея какая-то – ревновать к тому, что было сто лет назад!

Они посмотрели друг на друга.

– Это маразм, – сказал Глеб беспомощно. – О чем мы сейчас говорим?!

– О любви, – буркнула Катя и покраснела, потому что о любви как раз не было сказано ни слова.

– Я расскажу тебе о любви, – вдруг выговорил он, и ноздри его раздулись угрожающе. Катя смотрела ему в лицо. Вид у него был неважный. – Хочешь?.. Я ждал только одного – когда ты, черт возьми, приедешь из своего Питера на каникулы! Я знал, что ждать мне нечего, что Любовь Ивановна станет караулить все наши разговоры, что мужики потом будут смеяться, но мне было все равно! Понимаешь?! Мне было наплевать на все! Моя жизнь начиналась, только когда садился рейс номер сто пятьдесят три Петербург – Белоярск!.. Я стоял в зале ожидания и точно знал – сейчас, через двадцать минут, потом через десять, потом через семь, потом через пять начнется моя жизнь. Я знал, что начнется она не сразу! – Тут Глеб Звоницкий почему-то засмеялся. – Что поначалу мне придется к тебе привыкать, я же отвыкал за полгода!.. Что я буду на тебя смотреть. Может, ты изменилась, похорошела или подурнела, и мне было наплевать, понимаешь, совершенно наплевать на это! Я просто должен был… узнать тебя в той девушке, которая спускалась с трапа. Я всегда стоял так, чтобы видеть пассажиров, которые выходили. Я видел тебя, как только ты показывалась из самолета. Ты шла, а я обливался потом: я не знал, моя

прилетела или не моя! Это невозможно описать, это очень страшно, Катя, каждый раз ждать и гадать, какая ты прилетела! Ты же… губернаторская дочь, черт возьми, а кто я!.. Я начинал ждать тебя обратно в тот день, когда ты улетала, и так много лет. Я думал: вот это расскажу ей, и вот это тоже, и вот это просто обязательно надо рассказать! Я никому и ничего не рассказывал, я собирал все, что со мной происходило, и откладывал… до тебя. Потом я забывал, конечно, и начинал копить снова, и так каждый день! Ты прилетала, я вез тебя домой, и ты сидела рядом со мной, такая своя и такая чужая, а потом ты постриглась и стала похожа на эту… из французского кино… ну, волосы короткие и завитушки такие кудрявые!..

Он остановился передохнуть. Катя смотрела на него, как ему показалось, с ужасом. Но ему было уже наплевать на ее ужас.

– Я вез тебя, мы болтали о чем-нибудь. О пустяках, потому что я знал, что главные разговоры впереди, под сиренью. Помнишь сирень у вас на даче?!

Катя кивнула, не сводя с него глаз.

– А поездки! Как я любил поехать с тобой куда-нибудь! Чем дальше, тем лучше! Иногда тебя отпускали к бабушке, а это почти двести километров! Двести километров мы были одни и могли делать все, что угодно! Я знал, что делать ничего нельзя, никогда было нельзя, и я заранее говорил себе, что ничего не будет! Понимаешь?! Мы еще только собирались, я еще только машину мыл, сигареты покупал, бензин заливал и все время говорил себе – ничего не будет!.. Успокойся ты, ничего нельзя, и никогда будет нельзя!..

– Почему… нельзя?..

– По всему! – заорал он в бешенстве, которое ее почему-то не испугало. – Потому что я был женатый человек, а ты губернаторская дочь! Потому что кино «Телохранитель» – это все глупости! Потому что ты не могла жить моей жизнью, а я не мог жить твоей! Никогда, ни за что!..

– И поэтому ты отдал меня Генке, – вдруг сказала Катя Мухина с ненавистью. – Ты трусил, рассуждал, геройствовал, и я вышла замуж за Генку Зосимова. Отлично, да?!

– Я убеждал себя, что просто с тобой… дружу. Ну, мы друзья, и все тут! У тебя этот Генка, у меня супруга, ребенок, и точка, и все! Мне просто приятно с тобой поговорить. Мне просто важно рассказывать тебе свою жизнь и слушать твою. Ты всегда брала с собой кофе, помнишь, у вас был такой металлический термос с широкой крышкой, и ты мне наливала в эту крышку. Я пил и думал, что это самый вкусный кофе в мире. И я никогда не представлял себе, что будет со мной, если я останусь один. Без тебя. Понимаешь?

– Нет, – сказала Катя. – Не понимаю.

– А я остался один, Кать! Я понял, что так не может продолжаться! Что это не жизнь, а… онанизм какой-то! Я понял, что нужно что-то делать – с собой, с тобой. Я понял, что просто сойду с ума, если все будет продолжаться. Я не смог. – Он замолчал и потер больной рукой висок, в котором стучало. – Дай мне сигарету.

Она не услышала или не поняла, и он продолжал: