Жизнь, похожая на сказку

Мне хочется привести некоторые выдержки из рецензии «Люди, нелюди и куклы, или Победителей не судят», написанной на этот спектакль очень уважаемым мной критиком, любящим и знающим театр, Борисом Михайловичем Поюровским: «…известие о том, что “Странная миссис Сэвидж” вскоре должна появиться в Театре кукол, поначалу вызвало у меня некоторое недоверие… Мне казалась сомнительной сама попытка пересказать эту трогательную, драматическую историю с помощью кукол… Но… Победителей не судят. Скажу больше, теперь я думаю, режиссера осенила счастливая догадка в тот самый момент, когда он решил, что все пациенты клиники – беззащитные куклы, а медицинский персонал, миссис Сэвидж и дети ее покойного мужа, пытающиеся любой ценой завладеть ее деньгами, – это люди. Впрочем, последних точнее было бы назвать нелюди… исполнительница сообщила своей героине миссис Сэвидж собственный взгляд на мир и все, что в нем происходит. Иногда даже начинает казаться, будто Вера Васильева произносит вовсе не монологи миссис Сэвидж, сочиненные автором, а говорит от себя, от своего имени. И делает это без всякой сентиментальности, исходя из личного опыта жизни, сообщившего ей особую мудрость и необыкновенную привлекательность».

Название же рецензии Екатерины Юдиной в «Московской правде» – «Подлинные чувства в мире бесчувствия» – говорит уже само за себя.

Но вернусь к своей роли. Я, как всегда, долго мучилась с костюмом, и совсем не потому, что стремилась подобрать что-то красивое. Это, конечно, нужно, но нельзя забывать, что внешний вид дает представление о человеке. Сначала мы думали, что моя героиня должна быть одной из тех, кого мы можем встретить на улице, – просто хорошо, со вкусом одетая женщина. Но ведь она – странная миссис Сэвидж. Появился эскиз костюма, в котором на меня все обратили бы внимание как на ненормальную, хотя и красиво, но странно одетую. Это мне и режиссеру тоже показалось неверным, и тогда я вспомнила про свою шляпу из спектакля «Вишневый сад» с дивной вуалью и, надев свое личное черное скромное платье, белые перчатки и белый меховой воротничок, решила показаться режиссеру и художнику по костюмам…

И мы сразу поняли – да, это она, миссис Сэвидж, скромная, элегантная, чуть-чуть загадочная… Мне стало легко на сцене. Я уже успокаивалась и не думала о том, как я одета, как выгляжу, – я становилась ею.

Я очень люблю свой первый выход на сцену в этой роли. Перед зрителями появляется элегантная, хорошо одетая женщина в удивительной черной шляпке с черной вуалью, облачно скрывающей ее лицо. Три петушиных пера на этой романтической шляпке кажутся странными и немного смешными, к груди прижат, как ребенок, уютный медвежонок. Я полна покоя и гордой отрешенности, звучит чудесная ностальгическая музыка. В душе я смертельно оскорблена своими приемными детьми, которые безжалостно привезли меня под самое Рождество в клинику для душевнобольных. Я не хочу ни за что выдать свое отчаянье, свой страх, все люди для меня чужие и, возможно, враждебные.

Сначала я неправильно репетировала, потому что, как это часто бывает, хотела быть доброй, открытой перед пациентами этой клиники, а потом, после замечания Андрея, поняла, что не могу их сразу любить и жалеть. Я их не принимаю, боюсь, стараясь скрыть свой страх. И только потом, постепенно, пускаю в свою душу, освобождаюсь от страха, раскрываюсь, как ребенок, потому что я оказалась так же беззащитна перед жизнью, как и они.

По-моему, замечательно придумано режиссером, что после рассказа о любви к своему мужу и о желании в его память помогать людям меня насильно уводят и за занавесом раздевают, и мое роскошное платье, которое было на мне, когда я пришла в эту страшную клинику для душевнобольных, меняется на серую робу, в которую одеты все больные. Уже только этот костюм говорит о том, что каждого из нас жизнь может превратить в беззащитного человека, у которого в одно мгновенье может быть отнято все, что составляет его сущность.

А потом я расцветаю среди этих больных, но таких трогательных людей с их исковерканными жизнями.

Меня поразили артисты, играющие кукол, своим умением спрятать себя, но выразить все через куклу.

Пока мы репетировали за столом, читали текст, все было как в любом драматическом театре. Что-то получалось, что-то нащупывалось, что-то казалось не совсем верным. Но когда эти же артисты стали работать с куклами, их роли точно одухотворились, что-то детское, беззащитное было в каждом из них, и это все больше и больше рождало мое сострадание к ним.