Жизнь, похожая на сказку

Когда-то в далеком детстве я, мечтая стать актрисой, читала старые, часто дореволюционные, театральные журналы и ясно видела актеров и актрис в их лучших ролях. Понимая разницу в трактовке ролей, я представляла, как играла Маргариту Готье из «Дамы с камелиями» Элеонора Дузе и как Сара Бернар. Приходя на спектакли, я запоминала, как актрисы играли смерть или отчаяние от разлуки. Я даже помню крик Александра Остужева в «Отелло» при виде своих рук: «Черные!!!» Помню страшный горловой хрип умирающей Мадам Бовари – Алисы Коонен. И до сих пор помню Всеволода Блюменталь-Тамарина в роли Кина, когда мне казалось, что после игры с таким накалом чувств человек не может выжить, и я всегда удивлялась и не могла понять, как на следующий день с не меньшей отдачей он вновь проживал свою роль на сцене, и благодарные зрители отдавали свои сердца театру.

Прошло более полувека, многое изменилось, измельчали чувства на сцене, хотя появилось немало новых необычайно талантливых артистов, которые жаждут раскрыть себя, свой внутренний мир в достойных ролях, в хороших глубоких пьесах. И когда это происходит, мы, услышав о чем-то ярком, интересном, бежим смотреть и делимся впечатлениями. Но почти никогда не прочесть рецензий, где подробно описывалось бы, как актер или актриса сыграли свои роли (особенно если данный спектакль – явление заметное). А в середине ХХ века выходили подробные исследования творчества великих артистов, за которые мы до сих пор благодарны таким театроведам и критикам как А. Дживелегов, Г. Бояджиев, К. Рудницкий, П. Марков, Н. Крымова, И. Вишневская и другие. Сейчас уже не пишут о том, как развивается тот или другой талантливый актер, о его поисках, победах и неудачах. В рецензиях чаще всего даются скупые сведения: «такую-то роль сыграл такой-то».

В 2009 году в Театре сатиры состоялась премьера – «Мольер» по пьесе М. Булгакова «Кабала святош», где я играю Мадлен Бежар. Так как сама по себе роль эта небольшая, у меня была возможность на всех репетициях очень внимательно наблюдать за рождением спектакля и видеть, каких трудов, какой жажды достичь желанного результата стоит каждый день работы. И мне захотелось остановить мгновенья того счастья, которое я испытала, – счастья открытия другого человека, его незаметной в жизни и обнаженной на сцене исповеди души. Поэтому я решила записать свои впечатления, свои размышления об этом, так долго ожидаемом в репертуаре нашего театра спектакле, который уже успел занять особое место в оценке зрителей и критиков. Я не критик, я просто актриса, влюбленная в автора пьесы, в режиссера Юрия Еремина, в своих собратьев актеров. Может быть, я буду пристрастна, но вместе с тем – искренна и правдива.

Первая встреча актеров с Ю. Ереминым была тихой, сосредоточенной, полной внимания к замыслу режиссера. Он держался немногословно, очень собранно и, мне кажется, внутренне волновался. В его поведении не замечалось желания понравиться, расположить к себе. Он сразу деловито и конкретно, без красивых слов, сказал, что, конечно, Булгаков писал пьесу не о Мольере, а скорее о самом себе, вернее, о судьбе талантливого художника-творца, о его борьбе за возможность выразиться в своем творчестве, о мучениях и компромиссах с совестью, а также о тех обстоятельствах, которые всегда присутствуют в жизни гениев и больших талантов.

Конечно, это судьба творца не только времен Людовика, но и других, менее далеких, эпох. Даже сегодня, когда нет цензуры и, казалось бы, никто не давит, творческий человек все равно попадает в определенную зависимость – от толпы, от власти денег и различных непреодолимых обстоятельств. Пытаясь донести эту мысль до зрителя, Еремин предложил сыграть нам пьесу так, чтобы в ней отразились разные времена: сначала все должно было идти в стилистике эпохи Мольера и Людовика, потом, при помощи костюма, музыки, манеры игры, иной пластики действие переносилось в конец XIX – начало XX века и заканчивалось уже в наши дни.

Итак, начнем. Открывается занавес, сцена представляет собой пустую площадь, виднеется фасад Театра сатиры и маленькая лесенка служебного входа. В воздухе повисают звуки мчащихся машин, слышен гул Садового кольца – наша действительность, Москва с ее сумасшедшим движением. Наверное, публика немного удивлена: все ожидали увидеть декорации, переносящие во времена Мольера. И тут появляется, освещенный лучом прожектора (встреченный аплодисментами), Александр Ширвиндт. Вальяжной походкой, элегантно одетый, небрежно, ничего не изображая, он проходит по «площади» и поднимается по служебной лестнице в театр… Я вспоминаю начало наших репетиций: никаких пустых разговоров, никаких мечтаний о характере ролей, только действенная линия и чуткое неприятие режиссером искусственной игры, показа того, что еще не прочувствовано.