Жизнь после утраты. Психология горевания

Когда я, молодой психиатр, в 1963 году приехал в Медицинский центр Университета Вирджинии, в качестве кабинета мне выделили комнату без окон размером с чулан. Поскольку я был приятно взволнован тем, что становлюсь сотрудников известного факультета, и с оптимизмом воспринимал свое пребывание внизу тотемного столба на кафедре, то я охотно согласился на помещение. Этот чулан находился рядом с многооконным угловым кабинетом, который занимал доктор Джозеф Вольпе, одна из тогдашних звезд, ученый, привлекавший к себе большое внимание благодаря своим работам по поведенческой терапии. Бихевиористы верили, что в основе всех психологических проблем лежат не бессознательные конфликты, а обретенные в результате научения и обусловливания реакции.

Между тем я поступил в Вашингтонский психоаналитический институт, чтобы, по предложению своего наставника – психоаналитика доктора Дэвида Эйбса, – начать тренинг-анализ. Когда меня приняли, я несколько раз в неделю совершал поездки в Вашингтон, хотя дорога в оба конца занимала около шести часов. Приверженность психоанализу сделала мое положение на кафедре несколько некомфортным. На еженедельных собраниях факультета наш председатель не упускал случая заметить, что психоанализ как профессия умрет через двадцать лет. Кроме того, большим успехом пользовался доктор Вольпе, чей длинный список пациентов, надеявшихся быть «отученными», невозможно было игнорировать. Вольпе часто указывал на неэффективность психоанализа, в то время как он мог быстро «излечить» человека. Оглядываясь назад, я думаю, что завидовал ему и восторгался его убежденностью в своей правоте даже несмотря на то, что он не верил в бессознательное – краеугольный камень психоанализа. Проще говоря, Вольпе верил, что если мужчина у мужчины фобия собак, то она происходит от пугающего опыта с собаками в прошлом, хотя мои познания привели меня к уверенности в том, что если человек и был напуган собаками, то полезно было бы еще узнать, не воплощало ли собой животное какие-то бессознательные и подавленные страхи.

Я подозреваю, что коллеги-психоаналитики могли бы сказать, что мое желание найти быстрый способ влияния на пациентов, как это делал Вольпе, возникло от «идентификации с агрессором» или, как в данном случае, от возрастающего соперничества с ним. Впрочем, я не стремился, как Вольпе, отучать людей от внешних страхов, таких как боязнь собак или пауков, но хотел отучить их от внутренних страхов. Я решил, что люди, у которых были проблемы с гореванием, могли бы стать идеальными кандидатами для такой фокусной терапии. Почему бы, думал я, не разработать метод освобождения скорбящего от конфликта, вызванного утратой?

Таким образом я разработал метод лечения, названный мною «терапией повторного переживания горя», метод, по большей части не принимавший в расчет сложный внутренний мир человека и сосредоточенный на реакциях на конкретную утрату[88]

. Я начал подбирать пациентов, понимавших, что они «застряли» в горе. Я концентрировался исключительно на утраченных взаимоотношениях пациентов, на их воспоминаниях об умершем, на их реакциях на отдельные моменты смерти, на похороны и так далее. Вспоминая об этом, я поражаюсь, насколько механически действовал я тогда, постоянно вмешиваясь, стараясь устранить искажения в мышлении пациентов и неуместную вину.

Вдохновленный своей работой с Алисой, использовавшей вырезки и фотографии для обзора своих отношений с дедушкой, я начал просить скорбящих приносить фотографии умерших людей. Я думал, что рассматривание фотографий и воспоминания о кончине помогут понесшим утрату откровенно говорить о том, кем были умершие и что они значили для них. Все это было попыткой ослабить влияние умершего человека с тем, чтобы скорбящий не проводил годы в разыгрывании старых сражений.

Произошла забавная вещь. Наряду с фотографиями некоторые пациенты стали приносить и другие предметы, которые, как они чувствовали, передавали некую психическую правду об утерянных взаимоотношениях. Иногда это были предметы, к которым они выказывали безразличие. В другое время прикосновение к этим предметам или даже взгляд на них пробуждали чувство вины, страха, боли или даже гнева. Вначале я был сбит с толку этими реакциями и желал знать, что я «спустил с привязи». Однако вскоре внутренние реакции пациентов на эти разбитые часы, сломанные фотоаппараты и треснутые очки воскресили у меня в памяти спрятанный бабушкой рюкзак с вещами, принадлежавшими ее умершему сыну, и подтолкнули меня к открытию роли связующих объектов.