Жизнь Рембо

На месте магазина, который Рембо видел, выходя из дома, теперь французский ресторан.

Рембо, как Филеас Фогг[512], занимал комнату на верхнем этаже, выходящую на север, так что он мог наслаждаться панорамой Темзы: витиеватыми мостами, новой набережной и собором Святого Павла, возвышающимся над Ист-Эндом[513]. Но, несмотря на то что Рембо с Нуво жили наверху, им приходилось любоваться панорамой сквозь дым фабрик. С той же вероятностью они могли жить в подвале с видом на туфли, юбки, собак и колеса экипажей.

Одно из «Озарений» Рембо – это галлюцинаторное видение некоего наполовину ушедшего в землю погреба, куда никогда не попадало солнце, которые были широко распространены по всему городу, в том числе и на Стэмфорд-стрит, – путешествие к центру Земли по лондонским подвалам. В некоторых своих стихах он, кажется, использовал английские рифмы (eclogues – clogs, corridors – gauze

и т. д.), чтобы произвести неожиданные образы. Он, конечно, заметил двусмысленную рифму слов room («комната») и tomb («могила»):

«Пусть наконец-то сдадут мне эту могилу, побеленную известью и с цементными швами, далеко-далеко под землей.

Я облокотился на стол; яркая лампа освещает журналы, которые я перечитываю, как идиот; освещает книги, лишенные смысла.

На большом расстоянье отсюда, над моим подземным салоном, укоренились дома и сгустились туманы. Красная или черная грязь. Чудовищный город, бесконечная ночь!

Несколько ниже – сточные трубы. Но сторонам – только толща земли. Быть может, встречаются здесь луна и кометы, море и сказки.

В час горечи я вызываю в воображенье шары из сапфира, шары из металла. Я – повелитель молчанья. Почему же подобье окна как будто бледнеет под сводом?»[514]

Переход от видения к реальности характерен для «Озарений». Эта новая практика обещана в «Одном лете в аду». Без Бога жизнь не имеет никакого непроизвольного смысла или морального фундамента. Полюса «Одного лета в аду» были опорами старого мира: «Теология вполне серьезна: ад, несомненно, внизу, небеса наверху». В «Озарениях», где «добро» и «зло» появляются только раз в богословском смысле, возможна любая ориентация: наводнения отступают вверх, пейзажи двумерны, расстояния в пространстве и времени взаимозаменяемы.

До Рембо обычно предполагалось, что поэт стоит над, сидит под или находится прямо перед миром, на уровне наблюдателя. В «Озарениях» теория относительности усложняет картину. Беспорядочные, разрушающие привычку структуры делают городской пейзаж нематериальным:

«Серое хрустальное небо. Причудливый рисунок мостов: одни прямые, другие изогнуты, третьи опускаются или под углом приближаются к первым, и эти фигуры возобновляются в озаренных круговоротах канала, но все настолько легки и длинны, что берега, отягощенные куполами, оседают, становятся меньше. Одни из этих мостов до сих пор несут на себе лачуги. Другие служат опорой для мачт, и сигналов, и парапетов. Пересекаются звуки минорных аккордов, над берегами протянуты струны. Виднеется красная блуза, быть может, другие одежды и музыкальные инструменты. Что это? Народные песни, отрывки из великосветских концертов, остатки уличных гимнов? Вода – голубая и серая, широкая, словно пролив.

Белый луч, упав с высокого неба, уничтожает эту комедию»[515]

.

(«Озарения», «Мосты»)

Жермену Нуво еще предстояло войти в этот футуристический мир случайных связей, где ничто не длится достаточно долго, чтобы отражать личность. Он находился в еще викторианском Лондоне. Его первые впечатления были ужасными: запах мускуса и угольного дыма в воздухе, люди с каменными лицами на улице, постоянное солнечное затмение[516].