Жизнь Рембо

Поскольку последние пятьдесят лет объективная реальность имела дурную славу во французской литературной критике, стремление Рембо записывать и повторять зачастую упускали из вида[538]. Но, как и Джеймс Джойс, он обладал мощной звукоподражательной фантазией, страстью к изобретению точных словесных эквивалентов. Некоторые его фразы, как искусные фотографии, более яркие, чем сама реальность: «Bavardage des enfants et des cages…»; «Un cheval détale sur le turf suburbain…» («Болтовня детей и (птичьих) клеток…»; «Лошадь взлетает на пригородных скачках…»)[539].

Другим аспектом поэзии Рембо, который произвел на свет Лондон, был его дидактический энтузиазм. Он решил, что Витали должна открыть свой разум для чуждых обычаев и найти красоту там, где она не ожидала ее найти: «Зачем нам идти на проповедь на английском? – удивилась она. – Мы вернулись в наши комнаты в задумчивом настроении: я была обеспокоена этой протестантской службой». «Как могут эти протестанты казаться молящимися скромно и благочестиво! Какой стыд, что они не католики». Как внимательный педагог, он помог ей справиться со своей раздражительностью: «Мне так хотелось угоститься мороженым. Артюр, который так добр, предвидел мое желание».

К сожалению, Артюр «ходит слишком быстро» и «никогда не устает». Он, казалось, живет в другом временном масштабе. Очевидно, они испытали облегчение, когда он объявил, что ему придется оставить их одних. Он преподал Витали интенсивный курс английского произношения и вручил список слов на крайний случай – «крыжовник», «клубника с молоком»: «То, как я повторяла слова за ним, заставляло его смеяться, а потом он стал проявлять нетерпение». «Как медленно идет время, когда Артюра нет с нами!» – заметила она, когда ее брат ушел в Британский музей.

Для Артюра изначальная цель визита матери состояла в том, чтобы она увидела его определившимся с работой. Агентство передало несколько интересных предложений, но ни одно не было приемлемым. 16 июля Артюр попросил мать надеть свое серое шелковое платье и кружевную накидку, чтобы она могла поручиться за его респектабельность при собеседовании. Из этого ничего не вышло. Витали впадала в отчаяние: «Чем раньше он найдет работу, тем скорее мы сможем вернуться во Францию».

18 июля «Артюр вновь отправился дать несколько объявлений и найти другого агента». До сих пор было найдено только одно объявление: в «Таймс» от 28 июля: «некий французский профессор» предлагал обучение «французскому, немецкому и испанскому», что, несомненно, превосходит даже способности Рембо к блефу. Более подходящее объявление – единственное, которое соответствует всем известным мне подробностям, – появилось 20 июля 1874 года:

«Уроки французского в течение двух или трех часов ежедневно в обмен на стол и проживание. Платы не требуется. Говорит на английском. Предпочтительнее большой город, но не Лондон. Пишите по-французски на имя Фредерика Мея и сына, рекламных агентов, дом № 160, Пикадилли».

Это первый реальный признак того, что Рембо либо устал от Лондона, либо ему стало любопытно посмотреть другую часть страны. Его бешеный экскурсионный тур был прощанием с городом, который был его интеллектуальным спарринг-партнером в той же мере, что и Поль Верлен.

23 июля мадам Рембо была готова к отъезду. Он упросил ее остаться немного дольше. Она дала ему еще одну неделю, чтобы найти работу.

Наконец в среду 29 июля «мрачный и нервный» Артюр вернулся из агентства и объявил, что уедет утром. В спешке и суматохе были сделаны необходимые покупки, в последнюю минуту Витали подогнала по фигуре его пиджак и брюки.

«Четверг, 30. Артюр не в состоянии уехать сегодня, потому что прачка не вернула его рубашки.

Пятница, 31, 7:30 утра. Артюр ушел в половине пятого. Он был грустен».

Это была заключительная сцена «лондонского приключения Рембо»: заплаканная мать, грустное расставание и прогулка по улицам города на рассвете с чемоданом рукописей и возвращенных прачкой рубашек.

Пункт назначения Рембо, как правило, отождествляют с разной степенью достоверности как морской курорт Скарборо, в 483 километрах к северу от Лондона, потому что он упоминает слово «Скарбро» в стихотворении в прозе Promontoire («Мыс»):