Жизнь Рембо

Мало известно об этом беспокойном периоде жизни Рембо. Переписка крайне скудна, эпизоды проносятся мимо, никогда не повторяясь. Он всегда был на пути куда-нибудь еще.

Он тем не менее имел некий план, или совокупность взаимосвязанных планов. Он слышал, что Анри Мерсье, журналист, который когда-то купил ему костюм в Париже, был совладельцем мыловаренного завода на одном из островов Эгейского моря[570]. Мысль о том, что прославившийся развратом поэт изготавливает мыло на земле муз, была привлекательной иронией. Пробыв примерно месяц в Милане, он отправился в порт Леггорн (Ливорно), где нашел работу поденщика в доках[571].

Рембо быстро разрабатывал свою дорожную стратегию. Отныне он будет тяготеть к оживленным международным портам, где, как правило, была доступна временная работа и откуда начинаются долгие и недорогие странствия. Доки крупных городов были особыми зонами, где не доминировала ни одна национальность и где цивилизация начинала растворяться в море. Этот образ уже прослеживается в произведениях Рембо: от уличных сетей стиха до космополитического хаоса «Озарений».

Основная нить его странствий в 1875–1876 годах обычно воспринимается как шутка или как пример интеллектуальной мании величия Рембо: выучить все основные европейские языки в самые короткие сроки. С появлением лингвистических школ и коммерческих методов обучения такое быстрое овладение иностранными языками больше не кажется необычным. Для иных обучающихся процесс изучения одного языка может длиться шесть или семь лет. Для Рембо нескольких недель в доме дружески настроенной миланской вдовы и месяца разгрузки судов в Ливорно было более чем достаточно, чтобы получить базовые знания итальянского.

Парадоксально, но одержимость поглощением практической информации не имела практической стороны. Эту необычайную страсть Рембо определил Верлену как «филоматию»: обучение ради обучения. Какую бы форму она ни принимала – новый язык или новый горизонт, смысл состоял в том, чтобы поддерживать приток свежих данных.

Как только пульс мыслей замедлялся и видения застывали, Рембо менял декорации – страну, язык, окружение. Возможно, он надеялся, что эта «филоматическая лихорадка» станет заменой поэтическому творчеству.

Первая смена Рембо-грузчика закончилась незадолго до 15 июня, когда он уехал из Ливорно и отправился в Сиену. Он, по-видимому, держал путь к Бриндизи, где какой-нибудь корабль смог бы отвезти его на мыловаренный завод[572]

.

Существуют более простые пути, но не так много столь живописных или столь атлетически приятных. В своих письмах к Делаэ Верлен называл Рембо «человеком с подошвами, подбитыми ветром». Для того, кто предпочитал сидеть на одном месте, подобное высказывание звучит как издевка.

Для Рембо важно было чувствовать очередное соприкосновение «с шершавой реальностью»: «Я слишком беспутен… жизнь, принадлежащая мне, не очень весома, она взлетает и кружит вдалеке от активного действия» («Дурная кровь»). В Ma Bohème («Богеме») он писал о своей «израненной камнями» обуви с сострадательным отношением ходока на дальние дистанции, которое он питает к своему снаряжению:

Не властен более подошвы истоптатьВ пальто, которое достигло идеала,

И в сане вашего, о Эрато, вассалаПод небо вольное я уходил мечтать.…Мне сумрак из теней сам песни создавал,Я ж к сердцу прижимал носок моей ботинки

И, вместо струн, щипал мечтательно резинки[573].

Таковы были простые инструменты, которые превратили мир в движущееся зрелище. Менее чем за три месяца он прошагал более девяти сотен километров по самой изнурительной местности Южной Европы.

Обычным результатом этих марафонов – хотя вряд ли это было осознанной целью – было то, что он доводил себя до состояния крайней нужды и истощения. Каждый шаг уводил его дальше от дома, но приближал к беспомощности и зависимости. Где-то между Ливорно и Сиеной под палящим июньским солнцем и с «ногами в пыли» на дороге он рухнул от солнечного удара[574].

На этот раз спасителем Рембо стал французский консул в Ливорно. Отчет консульства от 15 июня 1875 года сообщает, что «Raimbaud [sic], Артюр, сын Фредерика и Катрин Кюиф, уроженец города Шарлевиля», помещен в отель «Стелла» на два дня, получил три франка двадцать сантимов и был отправлен обратно во Францию на пароходе[575].