Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров

Меж тем выпускные концерты прошли с большим успехом. Пять мальчиков и пять девочек из моего выпуска получили приглашения в Большой. Случай по тем временам небывалый, поскольку обычно ограничивались двумя-тремя направлениями на весь курс. Но входившие в тот год в состав государственной комиссии Гусев, Радунский, Уланова и Лепешинская настояли на приеме нашей группы в театр.

Многие наши выпускники стали солистами. Елена Черкасская, например, замечательно танцевала главную партию в балете Голейзовского «Лейли и Меджнун». Наталья Рыженко была первой Эгиной в «Спартаке», поставленном Игорем Моисеевым, а через много лет, будучи хореографом, помогала Майе в работе над «Анной Карениной». Замечательная девочка Светлана Франк, с которой я танцевал вальс Хачатуряна, могла быть одной из балерин Большого театра, однако, игнорируя во время учебы все общеобразовательные предметы, она завалила выпускные экзамены и диплом не получила. Сначала она танцевала в Москонцерте, а затем, выйдя замуж за артиста цирка, занялась акробатикой. Встретившись однажды со Светланой, я спросил, где она работает. Света ответила:

— Выступаю с мужем в зубах!

Так оно и было! Муж Светы, подвешенный за одну ногу под куполом цирка вниз головой, держал в зубах собственную жену, которая вращала на руках обручи.

Я же в числе десяти счастливчиков, окончив школу с лучшими отметками, получил направление в Большой театр. 26 августа 1956 года нам всем надлежало явиться на традиционный сбор труппы. В назначенное время мы, возбужденные и взволнованные, собрались у шестнадцатого подъезда. Каждый держал в руках сумку со сменной одеждой и обувью, мы живо переговаривались, представляя, как впервые войдем в репетиционные классы Большого. Ничто не предвещало беды.

Часть II

Большой театр

Через проходную нас пропускали по списку. Следовало назвать свою фамилию, дождаться, пока ее отыщут в списке, и, только услышав заветное «проходите», переступить порог шестнадцатого подъезда. И вот вошел первый мой однокурсник, за ним второй, третий… Прошел Володя Кошелев, Наташа Рыженко… Настала моя очередь, я, готовый присоединиться к моим товарищам, бодро доложил:

— Плисецкий!

Пробежав глазами список, вахтер поднял на меня взгляд и равнодушно сообщил:

— Вашей фамилии нет.

— Как нет?!

— Так — нет. Позвоните в канцелярию, может быть, вас просто забыли внести в список.

Ребята, как могли, пытались меня ободрить, дескать, не переживай, сейчас во всем разберутся, мы тебя подождем! Казалось, недоразумение вот-вот разрешится, и мы все вместе побежим заниматься. Позвонили в канцелярию. На том конце провода бросили: «Ждите». Прошло десять минут невыносимого ожидания, двадцать, полчаса… Мои товарищи уже умчались в класс. А я остался один. Наконец через час раздался звонок из канцелярии, и безразличный голос сообщил:

— Есть решение не принимать вас в Большой театр.

Оглушенный этим известием, без единой связной мысли в голове, я вышел на залитую солнцем Театральную площадь. Потоптался на месте, не зная, что теперь делать, куда идти. Внутри как будто образовался вакуум. Позади оставался Большой, поступление в который казалось мне делом решенным. Впереди маячила лишь пугающая неопределенность. Я не нашел в себе сил сразу идти домой и признаться маме, что меня не приняли в театр. Переживаний ей тогда хватало и без меня: за Майей, которая находилась в опале, круглосуточно велась слежка, в театре ее пытались отодвинуть на второй план, не выпускали в зарубежные поездки… Когда почти вся труппа Большого в 1956 году отправилась в Лондон на гастроли, которые сегодня принято называть историческими и легендарными, Майю оставили в Москве. Несправедливость по отношению к дочери мама переживала мучительно, поэтому ранить ее еще собственными передрягами я не посмел. И отправился за советом к своему дяде Маттанию, как мне казалось — самому мудрому из Мессереров, даром что не артисту, а профессору экономики. Он терпеливо и сочувственно выслушал меня, утешил, а на полный отчаяния вопрос: «Что же мне теперь делать?» — решительно ответил: «Бороться!»

И я начал борьбу, растянувшуюся на долгие девять месяцев. За это время мне пришлось вдоль и поперек изучить механизмы советской бюрократической системы. Оставаясь безработным, я обивал пороги и писал бесконечные письма с просьбой восстановить справедливость. Помню, кто-то из чиновников, принимавших меня, цинично заметил: «Что-то слишком много Плисецких в Большом театре развелось». Регулярно, как на работу, я наведывался в Министерство культуры на улице 25-го октября, нынешней Никольской. Сегодня это кажется невероятным, но тогда в Министерство культуры можно было пройти без всякого пропуска! Я приходил рано утром, садился на диванчик в приемной министра Михайлова и ждал, когда он явится на службу.