Жизнь вопреки

Штаб размещался в кабинете Бурбулиса. Сотрудники охраны президента, в качестве гонцов, появляются неслышно, движутся кошачьим шагом. Молча вручают записки. Кто-то тотчас поднимается и спешит на вызов. Президент вызывает часто. Необходимость вызова – следствие непрерывно поступающей информации.

Аббревиатура «Президент вызывает» стала постоянной. Идём к президенту, заходим в кабинет. Ельцин и без того человек неулыбчивый, выглядит крайне озабоченно. Пружина событий продолжает сжиматься, и Ельцин это понимает. Он зачитывает две телеграммы.

Одна из Приморского края. Его поездка туда не прошла бесследно. Моряки Тихоокеанского флота отвергли ГКЧП. Спустя какие-то минуты сообщили, что подошли десантные части из Тулы, и генерал Грачёв, командующий воздушно-десантными войсками, заявил о своей поддержке президенту России.

Бронеколонны разворачиваются и занимают позиции вокруг Белого дома, согласно информации. Ельцин вызывает Иваненко и требует проверить, те ли части выруливают на пандус Белого Дома. Илюшин подходит к окну. Говорит, что над бронеколонной – трёхцветный российский флаг. Ельцин раздражённо обрывает: «Флаг можно повесить любой, всё равно проверьте». Уже пошли, уже ищут. Эхом катится по коридору: «Генерала Лебедя к президенту». В кабинет президента всё время приходят новые люди, но именно в этот момент в кабинете почти никого не остаётся: Полторанин, Бурбулис и я. Ельцин слегка наклоняется вперёд, он делает так всегда, когда хочет сказанному придать доверительный характер:

– Только что звонил Силаев. Он попрощался со мной и сказал, что в эти минуты должен быть вместе со своей семьёй.

Бурбулис молчит, на его лице никаких эмоций. Его птичьи, совершенно круглые глаза устремлены на Ельцина. Скорее всего, Бурбулису уже известна эта информация. Полторанин тоже молчит, привычно пошмыгивает носом.

Каждый старается объёмно осмыслить услышанное. Мое осознание словно бы перелистывает подробности: попрощался… рыдающая жена… оказаться рядом с семьёй…

Нервный марафон

Октябрь, глубокая осень. Сегодня 17 октября. Уже не поймёшь, какое по счёту бабье лето.

В последнюю треть сентября оно было тоже. Затем похолодания, и усталым хором сограждане прощались с летом. Температура упиралась и сдавала позиции. После привычных 22 градусов тепла – 18, затем шестнадцать, и затем устойчивые двенадцать, и даже десять. Народ сочувственно погрузился в бормотание: «Всё, ребята. Конец бабьего лета». Не понимаю, почему именно уходящее бабье лето вызывает такую грусть. А чего тут не понять – всё очень просто. Бабье лето – дополнительная доза оптимизма – лето вернулось. Опавшая листва, деревья соревнуются в желтизне. Одни жёлто-коричневые, одни полужёлтые, полукоричневые, другие в откровенной желтизне, а рядом чистое золото, и вся необлетевшая листва – как золотое одеяние строптивого дерева, и ни одного опавшего листа.

Первыми в это многоцветное сумасшествие погружаются клёны, за ними осины, осеннюю строгость держат дольше других липы, но и они постепенно сдают позиции и погружаются в жёлто-золотистый мир. И только тополя не сродни лесу. Они – парковая престижность, стоят непокорные осени в густо-зелёной оправе, удивляя мир своей мощью. Но увы, с необъяснимыми повторениями бабьего лета уже ничего не изменилось. Осень пришла. И грусть, что бередила душу в самом конце лета, будто выдохнувшись от усталости ожидания, уже и не мешала погоде. Пусть всё будет, как есть. Пошли дожди. Сначала короткие, потом продолжительнее и длиннее. И вы не заметили, как сами сменили одежду, и без зонта уже ходить невозможно. И тучи тяжёлые наглухо закрывают небо, а с ними и дождь без перерыва. И так всякий раз до назойливого вопроса: «А вы любите осень?!» Люблю, а как её не любить? Грибы, рыбалка. Её ещё и не оттолкнуть, так вот запросто. Была и ушла. Не скажите. А бабье лето?! Это всем в благость. Потому и не торопитесь печалиться – осень пришла.

И опять навязчивый вопрос: насколько это точно отражает прожитую мной жизнь? Ответить не так просто, но очевидность этих слов прожитая жизнь всё-таки подтверждает.

Вначале предполагалось совсем по-другому, а случилось как случилось. И когда спохватился, то оказалось, что поезд уже ушёл, и именно эта часть жизни прожита. Финал случился, и отыгрывать что-либо назад и бессмысленно, и бесполезно. Школа как была № 289 – так и осталась.

Я как-то высказался насчет прожитого: «По-разному можно измерять жизнь: масштабами замышленного, масштабами сотворённого, масштабами испытанного, масштабом ожиданий». Это из той же серии – масштабом обмана. Это тоже данность прожитой жизни, её измерение. Имею я право сказать: «я счастлив, что родился в Советском Союзе?». Долго время я думал, что да, а затем стал сомневаться.

Но другое «да» не давало восторжествовать сомнениям, и только постоянные отговорки «не всё так просто» и «жизнь не может быть одинаковой» становились тенью примирения с категоричностью.