Жнецы

Затем был еще и Гэбриел. На нем тоже лежала определенная ответственность за происходящее, поскольку, если Хойл сказал правду, это именно он в свое время отрядил Луиса убить сына Лихагена, с чего все и началось. Старика Лихагена Ангел не встречал ни разу, но знал о нем предостаточно. Отношения, что связывали Гэбриела с Луисом, были донельзя запутанны. Луис, судя по всему, полагал, что чем-то Гэбриелу обязан, хотя тот, похоже, в свое время вертел Луисом как хотел и, не исключено, совращал его в угоду каким-то своим умыслам. И вот теперь этот человек, пускай и поверхностно, но вновь возвращался в жизнь Луиса, как какой-нибудь старый паук, выдернутый из спячки теплом солнышка и вибрациями насекомых вблизи его пыльных тенет. У Ангела складывалось впечатление, что какие-то эпизоды прошлого Луиса, аспекты прежней жизни, начинали просачиваться в настоящее, при этом отравляя его своим воздействием.

Если Луис Ангела иногда страшил, то сам Ангел для своего партнера, как это ни досадно, оставался иной раз вне понимания. Несмотря на все то, чего ему по жизни пришлось хлебнуть, в своем сердце он сохранил нежность, которую в определенных обстоятельствах можно было истолковать чуть ли не как слабость. Ангел чувствовал; вживую ощущал сострадание, сопереживание, сердечную печаль. Все эти чувства он испытывал по большей части к тем, кто был подобен ему, а в особенности к брошенным детям.

Луис знал: каждый ребенок, над которым надругались в детстве, навсегда сохраняет в своем сердце душу того поруганного ребенка и никогда, ни за что от нее не отрешается. Впрочем, от этого его эмоции не теряли своей восхитительности, и Луис отчетливо осознавал, что годы, проведенные бок о бок с этим чудаковатым растрепой, изменили его самого и некоторым образом, как бы это сказать, расцветили. Ангел сделал его более человечным. Однако то, что в Ангеле было благом и добродетелью, для Луиса становилось трещиной в доспехах. Вдобавок к этому, с того момента как он проникся к Ангелу чувством, Луис пожертвовал существенной составляющей своей защиты.

Силы Луиса в каком-то смысле разделились. Раньше ему приходилось беспокоиться лишь за себя самого, что в основном обусловлено сутью его профессии, а теперь он вынужден противостоять еще и страхам за своего близкого человека. И когда Ангела у него однажды чуть не отняли (некая семейка изуверов умыкнула его, покалечила, да еще и назначила за освобождение выкуп, хотя на самом деле даже не собиралась отпускать живым), Луис впервые со всей определенностью понял, кем он может стать без своего партнера: одержимой мщением фурией, творением из чистой, бело-огненной ярости, заживо поглощаемой собственным горением.

Впрочем, Ангелу Луис потом не сознался, что некая его часть истово желала такого поглощения.

Изменил его, признаться, и Паркер: в этом детективе проглядывало сочетание черт Луиса и Ангела. От Ангела в нем было сострадание, желание не допустить того, чтобы слабые были окончательно задавлены сильными и жестокими; но в нем же проглядывало и что-то от желания (даже, можно сказать, нужды) Луиса наносить удары, судить и карать. Не секрет, что между Паркером и Луисом соблюдался деликатный паритет: Паркер сдерживал в Луисе наихудшие проявления, а вот Луис как раз допускал выплески наихудшего в Паркере. Ну а что же Ангел? А Ангел был центровой поворотной точкой, вокруг которой происходило вращение этих двоих. Он был наперсником обоих, содержа в себе своего рода эхо и Луиса, и Паркера. А впрочем, разве не то же самое можно сказать и в отношении всей их троицы? Именно это спаивало их воедино; это, а также все крепнущее ощущение, что Паркер неудержимо движется в сторону конфронтации, частью которой суждено сделаться и им.

Луис просто не представлял, что когда-нибудь окажется привязан к такому человеку, как Ангел. Казалось бы, удивительно, но долгие годы он предпочитал не сознаваться в своей интимной ориентации даже себе самому. Когда Луис был молод, это казалось чем-то постыдным, и такого рода позывы он подавлял в себе так тщательно, что любое изъявление собственной чувственности наружу для него с годами становилось все трудней.