Жнецы Страданий

Рагда восхищенно ахнул. Они вышли круто спускающимся вниз ходом в огромный каменный зал. Своды пещеры раскинулись так высоко, что захватывало дух.

Дивен же во все глаза смотрел на другое: в огромной пещере стояли… дома! Изб было так много, что здесь — под землей — пролегли настоящие улицы. Слада привалилась вдруг к плечу мужа и тихо заплакала. Их путь был окончен. Их не гнали. Скоро у них будет дом. Свой дом, в который никогда не войдут Охотники. жилье себе.

— Идем к старшому, а вы, вон, туда, в ту избу. Там все пришлые живут, пока не срубят.

Дивен кивнул и двинулся следом, удивленно оглядываясь.

Это поселение отличалось от людского: избы тут не обносили заборами, даже ворот и тех не было, как не было скотных дворов. Но куры бегали. Курица — самое глупейшее существо, которому все одно, кто сыпет зерно — человек ли, нет ли, было б что поклевать. Это собаки, кошки да скотина чуяли Ходящих и бесились, курам же не до того, им бы квохтать.

Тем временем Дивена провели длинной улицей к добротному крепкому дому с широким крыльцом. Двери здесь не запирались, поэтому провожатый лишь постучал и сразу вошел.

В доме пахло щами. Из глубины избы донеслось:

— Мирег, ты что ль?

— Я! Вот, тут к нам чужин из-за Черты пришел.

Послышались шаги, и в горницу вышел мужчина лет пятидесяти с седой наполовину бородой, но черными смоляными волосами. Он торопливо приглаживал густую шевелюру.

— Это ты что ли из-за Черты?

Дивен развел руками, он ничего не знал про Черту.

— Наверное…

— Наверное, — усмехнулся хозяин дома и вдруг обнял незнакомого пришлеца. — Меня Чусом зовут. Я из Помнящих. Ныне можно кликать Званом. Кому как нравится.

— Меня зовут Каред. И я из Помнящих. Ныне рекут Дивеном.

Мужчина усмехнулся довольный.

— Долго шли?

— Долго.

— Отчего мало вас так? Я когда Злоба посылал, он говорил целую Стаю приведет, вас же — по пальцам. И Злоба нет. А прийти должны были еще зимой.

— Злоба убили Охотники, — глухо ответил Каред-Дивен. — Они же убили и остальных. Я еле успел увести баб с ребятишками и двоих мужчин. На Гнездо напали днем. Думал, не отобьемся. Дорогу искали сами. Плутали много…

Из-за спины у него негромко сказал Мирег:

— Жалко Злоба. Парень был добрый…

— Жалко, — согласились хором Каред и Чус.

Помолчали.

— Почему меня назвали перешедшим Черту? Что за Черта? — спросил, наконец, Каред.

— Путь к Лебяжьим Переходам затворен для людей. Каждую луну мы подновляем защиту. Ты пересек охранительную Черту. В тебе есть Дар, ведь так?

— Есть, — кивнул он.

— Покажи.

Дивен перевернул ладони и протянул их хозяину избы. Бледную кожу залило зеленое сияние, похожее на свечение болотных огоньков. Сквозь сполохи пламени руки казались прозрачными, словно не мужчина живой стоял, а навий.

— В достатке… — признал Чус. — Нам такие нужны. Сейчас здесь двенадцать Помнящих. Мы кормим всю Стаю. Тринадцатый будет кстати.

Дивен вздохнул. Он устал. Устал от ноши, которую влачил уже восемнадцать лет. Она тянула ярмом, мешала просто… жить. Но больше некому было подставить шею под хомут, потому приходилось терпеть и не жаловаться.

— А люди? — спросил он. — Люди — что?

— Ничего, — усмехнулся Чус. — А то ты не знаешь.

— Знаю.

— Так что же спрашиваешь? Ладно, друже, ступай, отдыхай. Избу поставить пособим. Места еще многим хватит Пещеры — огромные. Ступай, сил наберись пока.

— Постой, — удержал Дивен собеседника. — А на Охоту когда?

Чус усмехнулся:

— Допрежь тебя другие сходят. В жилу сперва войди. А то вон, синий весь.

У Дивена словно мешок песку со спины сняли.

— Спасибо.

Хозяин дома грустно усмехнулся:

— Живите. Тут не тронут. Тут ни Охотников, ни Каженника. Тихо.

…Когда Каред вернулся в гостевую избу, его спутники уже спали. В печи трещали дрова. Кто им разжег-то только? Мужчина заглянул в жерло — пламя было изжелта-зеленым, злым, ревущим. Такой огонь дарил тепло и не причинял боли. Маг закрыл глаза, чувствуя, как из-под век ползут тяжелые слезы усталости и облегчения. Они не одни. Он не один. Есть кто-то, кто поможет.

И лишь сейчас навалилась усталость. Усталость прожитых лет, что тяжелым ярмом повисли на шее. Вспомнилась первая жена, та самая, которая увела его из деревни. Увела, а потом отпустила, обратно, к людям. Он не был для нее пищей. Она не была для него чудовищем. Красивая… Косы до колен. Рыжая, как листва по осени. И вся в веснушках. Улыбчивая радостная девка. Он помнил каждую веснушку. И когда вернулся в деревню, не было ничего, что радовало. Тянуло, тянуло к ней. А сам думал с ужасом — к кому — к ней? К Ходящей? К чудищу? К кровососу?

Нет. К самой лучшей. К самой нежной. С телом, белым, словно сметана, с искрами смеха в глазах, с веснушками на плечах и спине.

И он ушел тогда. От матери, сестер. От людей. От всех. Ушел к ней. И стал тем, кем стал. И они были счастливы. Очень-очень долго, почти год. Она даже собиралась родить ему сына.

А потом пришли Охотники.

Все закончилось вмиг и навсегда. Он остался один. Едва живой — со стрелой в боку. Был бы обычным, умер бы, на стрелу привесили такое заклинание, что тело рвало и кромсало, будто ножами. Но он выжил.