Жозеф Бальзамо. Том 2

Бальзамо оказался точен: на другой день в шесть утра он стучался в дверь на лестничной площадке; перешагнув порог, он оказался в коридоре, куда выходили двери шести комнат, расположенных на последнем этаже старого дома на улице Кордельеров.

Марат — это было ясно видно — готовился встретить высокого гостя как можно достойнее. Узкая кровать из орехового дерева и деревянный верх комода сверкали чистотой благодаря усилиям служанки, старательно протиравшей эту источенную червями рухлядь суконной тряпкой.

Женщине деятельно помогал сам Марат: он подрезал бледные увядшие цветы, стоявшие в глубокой фаянсовой вазочке и составлявшие главное украшение мансарды.

Молодой человек еще держал под мышкой полотняную тряпку; судя по всему сначала он и сам протирал мебель, а потом уж принялся за цветы.

Ключ торчал в дверях, поэтому Бальзамо вошел без стука и застиг Марата за этим занятием.

Завидя мастера, Марат залился краской намного сильнее, чем это приличествует истинному стоику.

— Вот видите, сударь, — проговорил он, украдкой отшвырнув за занавеску предательскую тряпку, — я помогаю этой славной женщине по хозяйству. Работа эта если и не совсем плебейская, то уж во всяком случае не для знатных господ.

— Это работа для человека бедного и опрятного, — холодно отозвался Бальзамо, — вот и все. Вы скоро освободитесь, сударь? Сами знаете, у меня каждая минута на счету.

— Сейчас, сударь, только надену кафтан… Тетушка Гриветта, кафтан… Это моя привратница, сударь, она же прислуга, кухарка и экономка. Я плачу ей один экю в месяц.

— Одобряю экономность, — изрек Бальзамо. — Это богатство бедных и мудрость богатых.

— Шляпу и трость, — приказал Марат.

— Протяните руку, — посоветовал Бальзамо, — вот ваша шляпа, а стоящая подле нее трость тоже, видимо, принадлежит вам.

— Прошу прощения, сударь, я совсем смешался.

— Так вы готовы?

— Да, сударь. Мои часы, тетушка Гриветта.

Тетушка Гриветта озиралась по сторонам, но ничего не говорила.

— В анатомическом театре и больнице часы вам не понадобятся, сударь, а искать их, должно быть, долго, и мы задержимся.

— Но я очень дорожу своими часами, сударь; они превосходны и куплены мною на сбереженные деньги.

— В ваше отсутствие тетушка Гриветта их поищет, — с улыбкой ответил Бальзамо, — и если будет искать как следует, то к вашему возвращению найдет.

— Ну, конечно, они найдутся, — подтвердила тетушка Гриветта, — если только вы, сударь, не оставили их где-нибудь. Здесь ничего не пропадает.

— Вот видите, — подхватил Бальзамо. — Идемте, сударь, идемте.

Марат не осмелился настаивать и, ворча, двинулся следом за Бальзамо.

В дверях мастер поинтересовался:

— Куда сначала?

— Если можно, мастер, в анатомический театр. У меня есть на примете один случай: нынче ночью должна была наступить смерть в результате острого менингита; мне нужно исследовать мозг, и я боюсь, как бы коллеги его у меня не перехватили.

— В таком случае пойдемте в анатомический театр, господин Марат.

— Тем более что это отсюда в двух шагах, а в следующем здании помещается больница, поэтому нам нужно будет лишь зайти и выйти. Вы можете подождать меня у двери.

— Напротив, я хочу пойти с вами — вы скажете мне ваше мнение об этом случае.

— О течении болезни, сударь?

— Нет, о самом трупе.

— Эй, сударь, берегитесь, — с улыбкой отозвался Марат, — тут я могу одержать над вами верх, так как в этой отрасли довольно силен и, как утверждают, недурной анатом.

— Гордыня, гордыня, опять гордыня, — прошептал Бальзамо.

— Что вы сказали? — осведомился Марат.

— Я сказал: посмотрим, сударь, — ответил Бальзамо. — Выходите же.

Марат свернул в тесный проулок, который вел к анатомическому театру, расположенному в конце улицы Отфей.

Бальзамо уверенно шел за ним следом, пока в длинном, узком зале они не увидели на мраморном столе два трупа — мужской и женский.

Женщина была молода, мужчина — стар и плешив; оба тела были до подбородка укрыты дрянным саваном.

На ледяной постели лежали бок о бок двое: в этом мире они, возможно, никогда не виделись, и души их, странствующие в вечности, были бы, наверное, весьма удивлены тем, в какое соседство попали их смертные оболочки.

Марат одним движением откинул грубую тряпку, прикрывавшую двух несчастных, которых смерть сделала равными перед скальпелем хирурга.

Трупы были обнажены.

— Вас не отталкивает зрелище мертвых тел? — с обычной бравадой осведомился Марат.

— Оно меня печалит, — ответил Бальзамо.

— Это оттого, что у вас нет привычки, — пояснил Марат. — А я вижу эту картину каждый день и уже не испытываю ни печали, ни отвращения. Жизнь у нас, практикующих врачей, проходит рядом с мертвыми, но это нисколько не мешает ее обычному течению.

— Такова печальная привилегия вашей профессии, сударь.

— И потом, — продолжал Марат, — с какой стати мне печалиться или испытывать отвращение? От печали меня спасают размышления, от отвращения — привычка.

— Объясните, что вы имеете в виду, — попросил Бальзамо, — я что-то плохо вас понял. Сначала о размышлениях.