Жозеф Бальзамо. Том 2

— А чего мне бояться? Почему меня должно пугать неподвижное тело, статуя, которая сделана не из камня — мрамора или гранита, а из плоти?

— То есть, по-вашему, труп есть труп, и только?

— И только.

— Вы уверены, что в нем ничего нет?

— Совершенно ничего.

— А в живом человеке?

— В нем есть движение, — надменно ответил Марат.

— А душа? Вы ничего не сказали о душе, сударь.

— Я ни разу не встречал ее в телах, которые кромсал скальпелем.

— Это потому, что вы кромсали лишь трупы.

— Отнюдь нет, сударь, я часто оперирую живых людей.

— И никакой разницы между ними и трупами вы не обнаружили?

— Да нет, я обнаружил, что живые испытывают боль. Это вы и называете душой?

— Стало быть, вы в нее не верите?

— Во что?

— В душу.

— Верю, потому что, если я захочу, могу называть ею способность человека двигаться.

— Вот это прекрасно: вы верите в существование души, и я рад этому; это все, что мне требовалось.

— Минутку, мастер, давайте условимся и не будем преувеличивать, — со своей змеиной улыбкой возразил Марат. — Ведь мы, врачи-практики, отчасти материалисты.

— Эти трупы давно остыли, — задумчиво перебил Бальзамо, — а женщина была хороша собой.

— О, да!

— В этом красивом теле была, по всей вероятности, прекрасная душа.

— Как раз нет, в этом заключалась ошибка ее создателя. Сверху мило, внутри гнило. Это тело, мастер, принадлежало мошеннице, которая была выпущена из тюрьмы Сен-Лазар [58]и вскоре умерла от воспаления мозга в Отель-Дьё [59]. У нее длинная и весьма позорная история. Если вы назовете душою то, что побуждало к действиям эту особу, вы нанесете обиду нашим душам, которые, по-вашему, должны состоять из того же вещества, коль скоро ниспосланы оттуда же, что и душа покойницы.

— Эту душу нужно было лечить, — проговорил Бальзамо, — но она погибла из-за отсутствия единственного нужного ей лекаря — врачевателя душ.

— Увы, мастер, вот еще одна из ваших теорий. На свете есть только врачеватели тел, — с горьким смехом ответил Марат. — Погодите, мастер, с ваших губ вот-вот сорвется слово, часто встречающееся в комедиях Мольера, поэтому-то вы и улыбаетесь.

— Вовсе нет, — возразил Бальзамо, — вы ошибаетесь, да и откуда вам знать, чему я улыбаюсь. А пока что мы пришли к выводу, что трупы ничего особенного в себе не содержат, не так ли?

— И ничего не чувствуют, — добавил Марат и, приподняв голову молодой женщины, отпустил, так что она громко стукнулась о мрамор; труп при этом не шелохнулся.

— Прекрасно, — подытожил Бальзамо, — теперь пойдемте в больницу.

— Хорошо, мастер, но только прежде, если можно, я отделю от туловища эту голову — она мне очень нужна, потому что в ней гнездилось весьма любопытное заболевание. Вы позволите?

— Разумеется! — отозвался Бальзамо.

Открыв сумку, Марат достал из нее ланцет, после чего взял валявшийся в углу внушительный деревянный молоток, весь покрытый каплями крови.

Затем ловким кругообразным движением перерезав мышцы и сосуды шеи и добравшись до кости, он вставил ланцет между двумя позвонками и резко ударил по нему молотком.

Голова покатилась по столу и упала на пол. Марат поднял ее своими влажными ладонями.

Бальзамо отвернулся, не желая доставлять триумфатору чрезмерную радость.

— Придет время, — заговорил Марат, решивший, что поймал мастера на слабости, — когда какой-нибудь филантроп займется вплотную смертью, как другие занимались жизнью; он выдумает машину, которая сможет вот так, одним ударом отрубать голову, и сделает тем самым смерть мгновенной, что невозможно при ныне существующих способах казни — колесование, четвертование и повешение годны для варваров, но никак не для цивилизованных людей. Такая просвещенная страна, как Франция, должна наказывать, но не мстить. Ведь общество, которое колесует, четвертует или вешает, сначала мстит преступнику, заставляя его мучиться, а потом уж карает смертью, что, по моему мнению, уже чересчур.

— По-моему, тоже, сударь. Но какой вам видится такая машина?

— Она должна быть спокойна и бесстрастна, как сам закон; ведь палач, обязанный казнить себе подобного, волнуется, и порой у него может дрогнуть рука, как это и произошло, когда обезглавили Шале [60]и герцога Монмута [61]. Такое никак не может случиться с машиной — из двух дубовых брусьев, по которым движется нож, например.

— И вы полагаете, сударь, что, если нож пройдет с быстротою молнии между основанием черепа и трапециевидными мышцами, смерть будет мгновенной и боль лишь секундной?

— Смерть, бесспорно, будет мгновенной, так как нож одним ударом перережет двигательные нервы. Боль будет секундной, потому что он отделит мозг, центр ощущений, от сердца, — центра жизни.

— Казнь через обезглавливание существует в Германии, сударь, — сообщил Бальзамо.

— Да, но там рубят голову мечом, а как я уже говорил, рука человека может дрогнуть.

— Такая машина есть в Италии, там нож движется в дубовом остове, и называется она маннайа.

— И что же?