Жребий Салема

Отец Каллахэн стоял у стены просторной кухни дома Питри, высоко подняв над собою материнское распятие, которое излучало призрачное сияние. У мойки напротив возвышался Барлоу: одной рукой он держал заведенные за спину руки Марка, а другой стискивал ему горло. Посреди кухни в груде осколков стекла лежали бездыханные тела Генри и Джун Питри.

Все произошло так быстро, что Каллахэн никак не мог прийти в себя. Только что в ярко освещенной кухне он разговаривал с отцом мальчика, стараясь при этом держать себя в руках, что давалось совсем не просто. В следующее мгновение он оказался в ситуации, возможность которой Генри Питри отрицал с несокрушимым спокойствием и уверенностью.

Мозг лихорадочно пытался понять, что же произошло.

Питри вернулся и сообщил, что телефон не работает. И почти тут же погас свет. Джун Питри закричала. Упал стул. Какое-то время они пытались сориентироваться в темноте, натыкаясь на мебель и окликая друг друга. А потом окно над мойкой разлетелось на мелкие кусочки, которые со звоном усыпали пол. И все это заняло несколько секунд.

Заметив, как промелькнула чья-то тень, Каллахэн очнулся от оцепенения и схватился за крест, висевший на груди. Едва он его коснулся, как тот начал светиться, заливая кухню мерцающим светом.

Священник увидел Марка, который пытался вытащить мать в гостиную. Рядом с ними стоял Генри, и на его столь невозмутимом обычно лице было написано крайнее изумление: он не мог поверить своим глазам! А за ними возвышалась фигура, будто сошедшая с полотен Фрэнка Фразетты: губы на бледном лице растянулись в ухмылку, обнажая длинные острые клыки, а налитые кровью глаза горели, словно распахивая ворота в ад. Барлоу вытянул руки (Каллахэн успел разглядеть, какие тонкие и длинные у него были пальцы – совсем как у пианиста-виртуоза) и стукнул Джун и Генри головами друг о друга. Раздался громкий и тошнотворный хруст, и родители упали как подкошенные. Свою первую угрозу Барлоу исполнил.

Марк испустил пронзительный крик, полный отчаяния, и бросился на Барлоу.

– Вот ты где! – удовлетворенно воскликнул тот своим властным и звучным голосом.

Марк вне себя накинулся на него и был тут же схвачен.

Каллахэн подался вперед, высоко подняв крест.

Довольная ухмылка Барлоу сменилась гримасой агонии, и он отступил назад, прикрываясь мальчиком. Под ногами захрустели осколки.

– Во имя Господа нашего… – начал Каллахэн.

При упоминании Господа Барлоу испустил крик, будто получил удар хлыстом, его рот с блестящими клыками скривился от нестерпимой боли, а на шее рельефно вздулись жилы.

– Не подходи! – крикнул он. – Не подходи, шаман! Или я пущу мальчишке кровь прямо сейчас! – И в подтверждение своих слов, будто гадюка в смертоносном броске, лязгнул клыками у самой шеи Марка.

Каллахэн замер на месте.

– Назад! – скомандовал Барлоу, уже снова ухмыляясь. – Пусть каждый стоит на своем месте!

Каллахэн медленно попятился, держа крест на уровне глаз. Крест, казалось, звенел от заключенной в нем силы, она переливалась в державшие его руки, заставляя мышцы на них вздуваться и сокращаться.

Противники не сводили друг с друга глаз.

– Наконец-то мы встретились! – насмешливо произнес Барлоу. Он был силен, умен и красив, но красота эта казалась какой-то необычной и даже отчасти женственной. Где он мог видеть это лицо раньше? И в момент самого большого кошмара, случившегося в его жизни, священник вспомнил. Это было лицо мистера Флипа – того самого буки, которого он боялся в детстве и который днем прятался в шкафу, а ночью, когда мать закрывала дверь в спальню, вылезал наружу.

Ему не оставляли включенный ночник: родители решили, что лучший способ помочь ему справиться с детскими страхами – это не потворствовать им, – и каждую ночь, едва шаги матери затихали в гостиной, дверца шкафа приоткрывалась, и он чувствовал (или действительно видел?) узкое белое лицо и пристальный взгляд горящих глаз мистера Флипа. И вот он снова вылез из шкафа и смотрит поверх головы Марка: такое же белое, будто намазанное белилами, лицо, такой же пылающий взгляд и такие же чувственные пунцовые губы.

– Что дальше? – спросил Каллахэн, и сам не узнал свой голос. Он не мог отвести глаз от длинных тонких пальцев, сжимавших горло Марка. На них виднелись тоненькие голубые прожилки.

– Там видно будет. Что ты дашь за этого жалкого хлюпика? – Барлоу вдруг резко дернул вверх зажатые за спиной руки мальчика, явно рассчитывая подкрепить свои слова криком боли, но стиснувший зубы Марк не издал ни звука, только из груди со свистом вырвался воздух.

– Ты еще будешь кричать! – прошипел Барлоу, скривив губы в смертельной ненависти. – Ты будешь кричать так, что разорвешь себе горло!

– Прекрати! – потребовал Каллахэн.

– Почему? – Гримаса ненависти на его лице сменилась доброжелательной улыбкой. – Разве что оставить на потом и приберечь для следующей ночи?

– Да!

Мягко, почти завлекающе, Барлоу промурлыкал:

– Тогда тебе придется бросить крест и остаться со мной на равных. Как в шахматах – белые против черных. Твоя вера против моей.

– Хорошо, – согласился Каллахэн, но уже не так уверенно.