Жуга. Осенний лис

– Ещё добавить или хватит? – осведомился он. Голос его слегка подрагивал и должного эффекта не произвёл, но заставил троих призадуматься.

– Ну, гнида…

Телли без замаха, что есть силы заехал Отто палкой по спине. Тот взвыл и повалился на бок.

– Меня звать Телли, – сказал он, отступив на шаг. Голос его звенел. – И я буду ходить там, где захочу, ты понял?

– Понял… – проворчал хозяин Блошиной Канавы, потирая спину.

– Ни черта ты не понял, – Телли, как ему казалось, с очень грозным видом плюнул, перехватил трофейную палку под мышку, подобрал мешок и вскинул его на плечо.

Стукнула дверь пекарни. Фридрих – подмастерье булочника, парень рослый и усатый, но худой, как привидение, и такой же белый от муки, выглянул и осмотрелся по сторонам.

– Фонарь расколотили… – охнул он и, разозлённый, кинулся к мальчишкам. В руке его, откуда ни возьмись, появилась тяжеленная дубовая скалка.

– Я вас, сукины дети!..

Все четверо, включая Рябого, пустились наутёк.

И в этот миг на улице возникла собака.

Телли первым заметил её, взвизгнул, бросил палку, сумку и помчался, не разбирая дороги. Налетел в потёмках на фонарный столб, упал, отполз к стене и скорчился. Фридрих ахнул, метнулся обратно в пекарню. Обронённая скалка с сухим перестуком покатилась по брусчатке. Отто и компания разбежались кто куда. Рябой, несмотря на ушибы, попытался вскарабкаться на фонарь, периодически съезжая, оглянулся и припустил за остальными, дико вереща.

Телли остался один.

Собака приближалась. Громадная, серебристо-серая, она бежала совершенно бесшумно, лёгким собачьим галопом, и почему-то со стороны тупичка, откуда не было, не могло быть выхода. Огромные глаза её горели в лунном свете, словно два зелёных огонька. Телли хотел зажмуриться и не смог, парализованный страхом, лишь сидел и смотрел, как чудовищная тварь поравнялась с ним и… промчалась мимо.

Даже не взглянула на него.

В зубах она несла кошель.

* * *

Травник видел бег.

Он чувствовал движение меж сдвинутых домов – работу гибкого, хищного тела. Он мчался сквозь моросящий дождь, в холодном свете убывающей луны, изжелта-бледной, скрытой облаками, похожей на истёртую монету. Лицо на монете смеялось. Дома, ворота, фонари. Чужими глазами всё виделось необычайно ясно, словно днём. Он мчался. Он бежал. Потому что…

Ещё он видел человека с саблей, в красном с серебром кафтане, человека, которого он почему-то ненавидел, ненавидел люто, страшно. Ненавидел, но не мог с ним справиться. Потому что…

Ещё он видел дверь, обшарпанную стойку с кружками, солому на полу и темень за окном. Горел фонарь под потолком. Короткие толстенькие пальцы с многолетней сноровкой тасовали медные кружочки, тишину закрытой корчмы нарушал приятный, еле слышный звон. Кабатчик подсчитывал дневную выручку. Губы его шевелились. Серебро проворные пальцы убирали подальше. Медяшки звякали. На краткий миг взгляд травника выхватил в их потоке странную семиугольную монетку. Ещё одну. Ещё. Кабатчик не обратил на них внимания и продолжил считать.

Неожиданно раздался стук в дверь.

– Кто там? – окликнул кабатчик и помолчав, добавил: – Закрыто уже!

Вместо ответа поскреблись ещё раз. Тихо, осторожно.

– Чтоб тебя… – ругнулся тот. Сгрёб монеты в кошелёк. В дверь снова постучали. – Слышу, иду!

Он обошёл стойку. Из крайней бочки капало, кабатчик машинально прикрутил недозакрытый краник. Помедлил, подобрал мясницкий нож, засунул его за пояс и направился к двери. Посмотрел в окно, но кроме темноты и собственного отражения в чёрном стекле ничего не увидел.