Жук (Том II)

Сев в кровати, хозяин дома разорвал стягивающую пачку ленту. Здесь было восемь или девять писем – как короткие записки, так и длинные послания. Но человек на кровати с одинаково жадным вниманием пожирал глазами их все, перечитывая снова и снова – так что стало казаться, что он никогда не покончит с этим занятием. Письма были написаны на плотной белой бумаге необычного оттенка, с необрезанными краями. На каждой странице была оттиснута золотистая печать с какой-то эмблемой или гербом, а также адресом. При этом все листы были одинаковой формы и размера. Помнится, я тогда подумал, что, если мне еще когда-нибудь попадутся на глаза такие листы писчей бумаги, я наверняка их узнаю. Почерк, как и бумага, тоже был не совсем обычным – четкий, разборчивый, он, по-видимому, принадлежал решительному человеку, который к тому же предпочитал пользоваться ручкой с пером рондо.

Погруженный в чтение, хозяин дома то и дело издавал разнообразные звуки – чаще всего они были похожи на повизгивание и рычание разъяренного дикого животного. Когда он закончил, его переполняла злоба.

– Вот как! Вот, значит, чем покорил сердце своей дорогой и любимой Пол Лессингем настолько, что она решилась ему писать! Ему, Полу Лессингему!

Невозможно ни словами, ни на письме передать, с какой ненавистью произносил это имя хозяин дома. Он казался просто одержимым.

– Все, хватит! Это предел! Ему конец! Он пройдет все мучения ада, а то, что от него после этого останется, будет брошено гнить на берегу какого-нибудь вонючего ручья под лучами кровожадного палящего солнца. А она, его дорогая, любимая Марджори Линдон, как и он, горько пожалеет о том, что родилась на свет, и демоны мира теней насладятся зрелищем ее страданий! Да, так будет! Так будет! Это говорю я – я, не кто-нибудь!

В своем граничащем с безумием приступе ярости хозяин дома, похоже, забыл о моем присутствии. Но потом, обведя взглядом комнату, он увидел меня и вспомнил, что находится не один. Это дало ему возможность обратить свой гнев на некий реальный, находящийся рядом с ним объект.

– А вы, вор, – вы еще живы! Да как вы смеете насмехаться над одним из детей богов!

Он с визгом прыгнул на меня прямо с кровати, схватил меня за горло своими жуткими руками и повалил на спину. Я почувствовал на своем лице его смрадное дыхание, и тут милостивый Бог послал мне забвение – я потерял сознание.

Книга вторая. Человек, на которого открыта охота. История, рассказанная Сиднеем Атертоном, эсквайром

Глава 10. Отверженный

Я сделал это после нашего второго вальса. Все произошло в том самом укромном уголке – а именно в тени пальмы, стоящей в холле. Я уже собирался уйти, но тут она остановила меня, прикоснувшись веером к моему рукаву, и удивленно заглянула мне прямо в глаза.

– Пожалуйста, остановитесь.

Но я не намерен был повиноваться. Мимо прошли Клифф Чаллонер и Герти Кейзел. Мне показалось, что Клифф на ходу кивнул мне. Я, впрочем, не обратил на это никакого внимания. Мною обуревало желание броситься куда глаза глядят – и я был намерен последовать этому порыву. Ни один мужчина не может заранее сказать, как сложится решающий разговор с девушкой, которую он хочет взять в жены, пока этот разговор не завяжет. Кажется, я читал ей отрывки из стихов поэтов эпохи Реставрации. Похоже, ее это удивило – раньше она не замечала у меня любви к поэзии. В итоге она перебила меня и попросила прервать мой литературный экскурс.

– Мистер Атертон, мне очень жаль.

И тут я вспылил.

– Жаль? О чем вы сожалеете? О том, что я вас люблю? Но почему? Почему вы сожалеете о том, что стали для какого-то мужчины смыслом жизни – пусть даже для меня? Разве такое чувство – это не великая ценность? Разве оно не заслуживает уважения и восхищения? Неужели женщины так уж часто сталкиваются в жизни с мужчинами, которые готовы положить всю свою жизнь к их ногам? Так неужто же, когда такое случается, об этом нужно сожалеть?

– Но я не знала, что вы испытываете такие чувства – хотя, должна признаться, у меня были на этот счет некоторые подозрения.

– Подозрения! Что ж, благодарю вас.

– Вы прекрасно знаете, мистер Атертон, что очень мне нравитесь.

– Нравлюсь! Ну надо же!

– Да, нравитесь, и я ничего не могу с этим поделать. Можете иронизировать по этому поводу сколько угодно.

– Я не хочу вам нравиться – я хочу, чтобы вы меня любили.

– Вот именно – и в этом состоит ваша ошибка.

– Моя ошибка?! В том, что я хочу добиться вашей любви? Но ведь я вас люблю…

– Значит, вам не следует давать волю этому чувству – хотя меня не оставляет мысль о том, что вы и на этот счет ошибаетесь.

– Ошибаюсь?! Думая, что я вас люблю?! Хотя я раз за разом всем своим существованием утверждаю это?! Скажите же, что я должен сделать, чтобы доказать, что люблю вас, – заключить вас в объятия, прижать к груди и выставить вас на посмешище перед всеми, кто здесь находится?