Журавленко и мы

— Ещё бы! — заявила она. — По радио о человеке не говорят, в газетах ничего не печатают, — хоть бы один портретик поместили, так ни одного. Значит, грош вашему Журавленко цена. Подумаешь, интеллигенция! Корпит себе, выдумывает, а ты с твоим дядей Серёжей да с Лёвкой и уши развесили. Хлебом не корми, а пусти к нему руки марать! Теперь, слава богу, убедились. И чтобы мы знать его больше не знали!

Она увидела, что Маринка отчаянно мотает головой, наспех расчёсывая косы, и совсем другим, ласковым голосом добавила:

— Перед сном, доченька, надо расчёсывать волосы получше. Пышнее будут. И яблочко возьми съешь, — не для себя, для тебя покупаю.

Маринка бросила расчёску и яблочко не взяла.

Михаил Шевелёв сидел на диване, подмяв под себя с полдесятка подушечек, и торжественно молчал.

Вошёл Сергей Кудрявцев, посмотрел на него и с горечью спросил:

— Радуешься?

— А как же! — ответил Михаил Шевелёв.

— Твоя взяла. Радуйся.

Шевелёв надел куртку и шапку.

— Пройдёмся. Надо поговорить.

Они вышли на улицу.

Таяло. Тротуары были скользкие. Над тонким ледком — вода. Неторопливо слетали капли с крыш. По календарю была зима, а воздух был весенний.

Сергей Кудрявцев сказал:

— О чём тут говорить. Маленький я? Не понимаю? Да, получается сказка про белого бычка…

Шевелёв слушал и смотрел прямо в ту сторону, куда шёл. Кудрявцев сдвинул шапку на затылок — и тесно ему стало, и жарко.

— Сам вижу, век с этой моделью провозишься, ножки протянешь. Только жалко его до чёрта!

— На одной жалости далеко не укатишь, — сказал Шевелёв. — А когда пожалел?

Кудрявцев вспыхнул:

— Ты что, не был? Не видал? И нечего уговаривать. Сам понимаю: бросать надо это дело.

Михаил Шевелёв остановился, с силой повернул своего друга к себе и крикнул ему в лицо:

— Что?! Увидел такую кладку стен — и «бросать»? Нет. Теперь не бросим. Не дам.

Они были как глыба и камушек.

Достаточно лёгкого толчка — и камушек покатился с горы. Малейшее препятствие — остановился.

Чтобы сдвинуть с места глыбу, нужна большая сила. Зато уж если глыба сдвинулась, если покатилась, — попробуй её остановить.

Глава двадцать первая. Считает…

Шевелёв расспросил Маринку о соседях Ивана Григорьевича по квартире. Оказалось, что их только двое: пожилой мужчина и его жена. Он работает в типографии, она — где-то сторожихой и по целым суткам дежурит.

Спросил о родственниках. Маринка вспомнила, как дворник сказал, что все в войну погибли.

— Выходит, присмотреть некому, — сказал Шевелёв. Он поручил Маринке купить консервов, колбасы, хлеба, масла и отнести Журавленко.

— Захочет отдать деньги — не ломайся, бери. Посмотришь, считает он или разбирает машину. И сразу домой.

Маринка вернулась с зажатыми в руке деньгами и доложила:

— Иван Григорьевич обрадовался, ну просто как маленький! Сказал: «Спасибо. Очень кстати. У меня ни крошки». Сказал: «Сосчитай, пожалуйста, сколько я должен». Я ни минуточки не ломалась и сосчитала. А он тоже, сидит и считает. Ой, сколько считает! И похудел, прямо как больной. И башня задвинута в самый-самый угол, — стенки ее поддерживают, чтоб не упала.

После Маринки зашёл к Журавленко Сергей Кудрявцев.

Чтобы скрыть разочарование и неловкость, он шутливо сказал, глядя на башню:

— Что ж ты нас подвела, железная красавица? Как былинка зашаталась и в обморок упала…

Журавленко внимательно на него посмотрел:

— Да, вот в какое вы включились дело. В чём ошибка, — ещё не знаю. Честно скажите: раздумали помогать?

Сергей Кудрявцев быстро прошёлся по комнате, в которой кое-что сделал уже своими руками и кое-что узнал. Он вспомнил, как дома сказал: «Брошу я это дело, Наташа!» — как Лёва закричал: «Нет!» — а она пожала плечами, но смотрела на него так, будто спрашивала: «А не пожалеешь? А совесть не загрызёт?» Потом вспомнил, как повернул его к себе и как посмотрел на него Михаил Шевелёв…

Теперь на него внимательно смотрел Журавленко и ждал честного ответа.

— Нет, не бросим, — ответил Сергей Кудрявцев. — Не на таковских напали!

Журавленко был уверен, что под «нетаковскими» Кудрявцев подразумевает себя и ребят.

Через два дня зашёл к Журавленко Михаил Шевелёв, увидел осунувшегося, измученного человека, а на столе — сотни исписанных цифрами листков.

Шевелёв сказал:

— Так нельзя.

Журавленко не ответил. Он молча пробежал глазами листок с непросохшими ещё чернилами, потом раскрыл толстую тетрадь. Он сравнил нижнюю цифру на этом листке с нижней цифрой на одной из страниц тетради. Цифра была одна и та же.

— И здесь верно! — услышал Шевелёв голос Журавленко, такой, словно уже не за что больше было уцепиться, словно с тем, что и здесь он не нашёл ошибки, кончилась последняя надежда.

— Так нельзя, — повторил Шевелёв.

Он стоял вполоборота к письменному столу и разглядывал книги на полках.

Но вот он подошёл к столу поближе и с хитрецой добавил:

— Толковые люди говорят: надо веселее и спокойнее.

— Это верно, — согласился Журавленко, не поняв намёка, не догадавшись, что его собственные слова совершили путешествие и возвращаются к нему.