— Так будем сотрудничать? Нет?
Калибан открыл глаза и часто задышал. Проталкивал воздух в горло, хватал оскудевшими легкими, как тогда, в детстве, когда очухался в лодке у дачников, кашлял и извергал из себя воду, его положили на скамейку грудью и били, хлопали по мокрой спине, и было страшно холодно — ледяное солнце, подернутое изморозью лето… Потом приятель Васька, которому Калибан под большим секретом этот случай рассказал, авторитетно заверил его, что холод происходил от близкой могилы.
Рожденный быть повешенным — не утонет. Кажется, так.
Пела птичка. Канарейка. Тянула коленце за коленцем.
— С пробужденьицем, — сказали над головой. В голосе звучал сарказм. — Как?
Калибан потянулся и сел. Его новое тело было небольшим, мускулистым, облаченным в спортивный костюм.
— Ничего, Виктор Федорович, — сказал густым басом. — Только мозги, это, вроде как припорошенные.
Полковник неприятно засмеялся.
Качок в спортивном костюме был седьмым, с кем Калибан работал в этот день. Ему предшествовали шестеро мужчин разного возраста и некрасивая девица. Ни об одном из подопытных Калибан на знал ничего; полковник будто издевался, ловя его на ляпах и несоответствиях.
— …Почему они у вас не помнят важнейших деталей? Своего имени почему не помнят, я вас спрашиваю?
— Они будут помнить только то, что сообщат о себе перед активацией. Именно для этого мы так подробно беседуем с клиентами. Именно за этим нам нужны информационные базы, — на месте каждой присоски образовался лиловый синяк. Калибан, морщась, снимал с себя провода; он устал, его тошнило, ему было уже все равно. — Ну что, что вы хотите доказать? Вас же засмеют коллеги, если вы расскажете кому-то, что нашли человека, который переселяется в чужие тела! С помощью обыкновенного компа и пары проводочков! Ну идите, доложите начальству, посмотрим, что произойдет!
Полковник взглядом заставил его замолчать. На постаревшем за последние дни лице застыла брюзгливая гримаса: Калибан попал в точку, и с этим ничего нельзя было поделать. Полковник проигрывал на всех фронтах; чудесная методика не воспроизводилась. Чудесную методику не получалось использовать так, как хотелось полковнику. Дело «Парусной птицы» рассыпалось, из «икс-файла» превращаясь в доклад об очередном шарлатане. И даже неминуемое закрытие фирмы не прибавляло полковнику очков.
— Я с утра не ел, — тихо напомнил Калибан. — Они, подопытные, жрали в три глотки. А я — голодный.
Из соседнего ресторанчика принесли пиццу. Калибан ковырялся в тарелке пластиковыми ножом и вилкой; полковник сидел напротив. Смотрел, как он ест.
— За что вы меня не любите? — спросил Калибан с полным ртом.
— Я вам карьеру порчу? Так вы мне жизнь портите, это повесомее будет…
Полковник проигнорировал его дерзость. Отвернулся; с книжной полки, единственной в кабинете, взял маленький белый томик. Развернул.
Он держал книгу привычно, как хирург — рентгеновский снимок, как оператор — любимую камеру; эта особенная хватка многое сказала жующему Калибану.
— А это правда, — он поддел кусочек помидора, — что люди вашего круга после двадцати пяти читают только специальную литературу?
— Еще мемуары, — уточнил полковник и захлопнул книгу. — Где же я тебя видел? Ты не помнишь?
— Помню, — признался Калибан. — Но не помню, где.
— Ты по малолетке не проходил ни в каких делах?
Калибан поперхнулся:
— Я был отличником и активистом! Самодеятельностью руководил…
— Как же это бывает, — полковник размышлял вслух. — Ты просыпаешься в чужом теле… Но это ты. То есть к памяти клиента, к жесткому диску, так сказать, ты доступа не имеешь… ох, если бы имел — ого… Тут бы такой для тебя полигон нашелся… Тут бы тебе не спастись…
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — у Калибана пропал аппетит. — Вы на меня оказываете давление.
— Мы тут раскручивали одного экстрасенса, — признался полковник. — Чертовщина. Вроде бы работает… Сквозь стены цвета различает… А начнешь анализировать — ну ни хрена не понятно. Сняли с него томограмму, энцефалограмму, все как у людей. А сквозь стены видит. Иногда. Что это такое, а?
Калибан нанизал на вилку серый плоский силуэт гриба шампиньона. Без удовольствия проглотил.
— Я от жены ушел, а теперь жалею, — сказал полковник.
Калибан отодвинул тарелку. Осторожно, не веря себе, поднял глаза. Полковник смотрел в окно: взгляд был больной и обреченный. Он заново переживал что-то и мысленно спорил с кем-то, а Калибан считал секунды и пытался понять: почему? Была же причина? И ведь не баба увела его из семьи, не телка-блондинка, нет…
— Вам показалось, что вы мало значите, — тихо сказал Калибан. — Что вас не воспринимают всерьез. И при этом любят, да… Но не ценят. Так вам показалось… А теперь вы видите, что жизнь пошла коту под хвост, и страдаете, как последний суицидник…
Калибан слишком поздно понял, что сболтнул лишнее. У полковника вдруг раздулись ноздри, а глаза сделались круглыми и равнодушными, как у акулы-убийцы. Он смотрел на Калибана через стол, готовый раздавить взглядом, смешать с навозом наглеца, позволившего себе воспользоваться его минутной не слабостью даже — рассеянностью…