Журнал Наш Современник 2009 #2

Иоанн Кронштадтский всю причину крушения жизненных основ и всеобщего морального разложения видел во всеобщем отпадении от Церкви. 25 марта 1906 года он произнёс горькое и пронзительное Слово на Благовещение: "Вера слову истины, Слову Божию исчезла и заменена верою в разум человеческий; печать, именующая себя гордо шестою великою державою в мире подлунном, в большинстве изолгалась - для неё не стало ничего святого и досточтимого… не стало повиновения детей родителям, учащихся - учащим и самих учащих - подлежащим властям; браки поруганы; семейная жизнь разлагается; твёрдой политики не стало, всякий политиканствует, - ученики и учителя в большинстве побросали свои настоящие дела и судят о политике, все желают автономии… Не стало у интеллигенции любви к родине, и они готовы продать её инородцам, как Иуда предал Христа злым книжникам и фарисеям; уже не говорю о том, что не стало у неё веры в Церковь, возродившей для нас Бога и небесного отечества; нравов христианских нет, всюду безнравственность; настал, в прямую противоположность Евангелию, культ природы, культ страстей плотских, полное неудержимое распутство с пьянством, расхищение и воровство казённых и частных банков и почтовых учреждений и посылок, и враги России готовят разложение государства… "

В это же самое время в интеллигентской среде расцветали пышным цветом "богоискательские" и "богостроительские" тенденции. "Революционный раж" прекрасно сочетался и с распространившейся модой на старообрядчество, на сектантство, и с новейшими религиозно-философскими исканиями, жажду на которые не могла удовлетворить официальная церковь.

Как вспоминал в своём капитальном труде "Старообрядчество и русское религиозное чувство" один из совладельцев знаменитого банкирского дома,

известный публицист и убеждённый старовер Владимир Павлович Рябушин-ский, "… в русской интеллигенции возобновился интерес к религии. Такое возрождение не было ни случайным, ни непонятным: многие лучшие люди страны не шли за толпой даже в самые тёмные годы религиозного упадка, а, разбив кору чёрствости казённой церкви, умели и тогда согревать свою душу у теплоты православия… Интеллигентские "никодимы" осмелели и стали открыто заявлять о своём интересе к духовным вещам. В. Соловьёву, В. В. Розанову, Мережковскому и т. д. жить было уже легче: их "никодимы" читали и обсуждали открыто, не боясь упрёка в некультурности. Начался религиозный подъём под разными формами: в виде символизма, какого-то гностицизма, неоправославия, а затем у некоторых, правда, не всегда без отсебятины, стала просыпаться тягота просто к православию. Одни нашли у народа Серафима Саровского, другие вспомнили Сергия Радонежского, третьи, научившись у старообрядцев, поняли религиозный и эстетический смысл русской иконы, долгое время называвшейся раскольничьей и служившей предметом насмешек. А впоследствии, для подношений царям и великим мира сего, стали выменивать (покупать) древние иконы".

Этот пышный расцвет характеризовался появлением интересных и утончённых интеллектуальных трудов по богословию, философских размышлений о вере и безверии, он же свидетельствовал о раздроблении сознания, о ликвидации духовного стержня общества. Каждый в своих поисках шёл кто в лес, кто по дрова, и создавалась та самая амальгама из "противоречивых мнений", гасящая живое религиозное чувство и отталкивающая уже и так нетвёрдых в вере людей от высокоумных интеллектуалов, озабоченных "религиозными исканиями".

И не случайно у Рябушинского возникает в контексте его суждений о старообрядчестве и "интересе к духовным вещам" имя Дмитрия Мережковского, для которого старообрядчество и сектантство были одной из "основных тем" этого периода. В 1903 году он вместе с Зинаидой Гиппиус совершил паломничество к озеру Светлояр, скрывавшему, по народной легенде, невидимый град Китеж, собирая материал для заключительного романа своей трилогии "Христос и Антихрист" - "Пётр и Алексей". Антиномия, заявленная уже в названии самой трилогии, здесь лишь подчёркивалась жирной чертой. Бог-Отец - Бог-Сын, западнический путь - национальная самобытность: на этом схематичном противопоставлении и строил Мережковский свой роман.

Не вдаваясь глубоко в историю, препарируя по-своему доступные ему книжные источники, он создал произведение, которое вполне мог бы написать просвещённый иностранец с холодным отстранённым взглядом на русскую жизнь. Впрочем, к Мережковскому, как к иностранцу в России, независимо от положительной или отрицательной коннотации этого восприятия, относились и Андрей Белый, и Михаил Пришвин, и Василий Розанов. А наиболее точную характеристику Мережковскому как писателю дал замечательный русский философ Иван Ильин: