Журнал Q 10 2012

   Что же касается Льва Петровича Горькова, то он, в том числе и совместно с Абрикосовым, занимался совершенно другим аспектом теории сверхпроводимости. Эти работы Горькова и Абрикосова, объединенные с теорией Гинзбурга-Ландау, получили название "теория Гинзбурга-Ландау-Абрикосова-Горькова" (сокращенно ГЛАГ). Теория ГЛАГ привела к более полному пониманию явления сверхпроводимости и послужила базой для многочисленных экспериментальных и теоретических исследований. Эта теория была отмечена у нас Ленинской премией. Очень может быть, что она достойна и Нобелевской, но Нобелевский комитет решил иначе. Он предпочел "вихри Абрикосова" теории ГЛАГ. Это его право.

***

   О физике и школе Ландау мы немного поговорили, вернемся теперь к нашим дрязгам. Начну, пожалуй с "Курса теоретической физики".

   Б.Г.:Далее И.Л. поясняет свои слова на единственном примере первого тома Курса, "Механики". Я их здесь опускаю для краткости. В общем, примерно то же об этой книге писал профессор Ю.Н. Ранюк, это уже обсуждалось в Главе 2. Но "Механика" - всего один, самый тонкий из томов Курса. И.Л. ни единым словом не касается трех толстых и сложнейших томов 4, 9 и 10, написанных уже без всякого участия Ландау.

   И.Л.:

А я должен обсуждать эти тома? Я никогда не высказывал утверждения, что только мой отец имеет право писать учебники по теоретической физики. Я даже никогда не возражал, что эти книги, написанные без участия моего отца, были всунуты в состав курса Ландау и Лифшица. Единственное, что меня возмущало и, думаю, будет возмущать всю оставшуюся жизнь - это то, что в этом усматривается какое-то особое благородство Евгения Михайловича. Я уже писал, что именно побудило Лифшица добиваться того, что эти книги вышли под "крышей" Курса. Ниже я это повторю еще раз с большими подробностями, а сейчас я хотел бы рассказать о том, как это вообще случилось. Как у этого курса появился "второй титульный лист". Начну с короткой цитаты из книги Горобца: "Как все-таки было получено согласие Ландау на указанный левый титул, я не знаю. Но оно было получено".

   И.Л.: Да, он этого не знает и дальше пускается в пространные фантазии, имеющие довольно смутное отношение к действительности. Поскольку я знаю эту историю, как говорится, из первых рук, изложу ее здесь. Сразу скажу, что в получении этого согласия есть и моя вина. Если говорить правду, я до сих пор этого стыжусь. Но давайте по порядку.

   В самом начале бумагу, с уже напечатанным согласием, бросили к нам в почтовый ящик. Ее надо было только подписать. Но об этом не было и речи - отец был категорически против того, чтобы его имя стояло на книгах, соавтором которых он не является. Так закончился первый, но не последний этап этой эпопеи. Упорство Евгения Михайловича ясно показывало, что он решил добиться своего и таки получить имя Ландау на эти книги. На желания самого Ландау ему было наплевать. Такой, понимаете ли, особый вид благородства.

   Через некоторое время маме позвонили из издательства (кажется, оно в то время называлось "Наука") и попросили приехать. Поехали мы вместе. Встретили нас очень приветливо, усадили и начали уговаривать уговорить отца дать это самое согласие. Все объяснения были очень человеческие. Что набор книги готов, а Евгений Михайлович категорически отказывается подписать окончательное разрешение на тираж пока имя моего отца там не фигурирует. Что, поскольку набор уже готов, они при всем желании не смогут все переделать обратно к надлежащему сроку. Были и прямые угрозы. Специально вызванный юрист показывал нам статью, кажется, гражданского кодекса и объяснял, что это как раз тот случай, когда государство имеет право изъять авторское право у его владельца.

   Но уговоры не ограничивались издательством. Они продолжались и дома, и в институте, где я тогда проводил много времени. Горобец пишет: "Чтобы узнать, как было на самом деле, в апреле 2005 г. я обратился за разъяснением к академику Л.П. Питаевскому. Он определенно заявил, что ничего не знает о том, как было получено такое разрешение. Сам он к Ландау за ним точно не ходил". Очень может быть, что с отцом Питаевский и не разговаривал. Разве через 40 лет можно вспомнить все детали происходившего? Но к матери он точно по этому поводу заходил. И не только он, многие уговаривали. Очень многие подходили и ко мне с просьбой повлиять на мать и отца.