Журнал «Вокруг Света» №07 за 1971 год

— Разве вы не преподносили ей «красный шелк»? (Вьетнамский обычай, связанный с бракосочетанием.)

— обратился следователь к Фонгу.

Тот лишь пожал плечами.

— Я первый раз вижу этого человека, — на лице Кхай не дрогнул ни один мускул.

— А между тем у вас от него ребенок. Я уже начинаю жалеть, что мы разрешили отдать его вашим родителям.

— Я не знаю этого человека,— упрямо повторила Кхай.

— Вы еще раскаетесь, но будет поздно, — злобно бросил следователь.

...Ее расстреляли на рассвете. Фонга специально предупредили об этом, и он в своей одиночке хорошо расслышал залп.

Вскоре Фонга перевели на Пулокондор — «Остров страданий».

— Нам так и не удалось найти могилу товарища Фонга на песчаном кладбище острова, — голос товарища Мая дрогнул. — Мы проходили с ним по списку «ID» («ID» — interne dangereux — опасный преступник.)

, а таким они не ставили даже дощечку с тюремным номером. Может быть, его тело просто сбросили в Акулью пасть, была такая скалистая бухта недалеко от тюрьмы...

Но сломить его тюремщики так и не смогли. До последнего дня товарищ Фонг строил планы побега, делал гимнастику. А это не так-то просто, если у тебя к ногам прикован артиллерийский снаряд. Он даже улыбался иногда. И тогда напоминал мне того Фонга-Литвинова, которого я знал еще по КУТВу, а потом по сайгонскому подполью.

Он очень любил стихи. Однажды во время прогулки я слышал, как он напевал из «Киеу». — Товарищ Май откинулся на спинку кресла и, закрыв глаза, немного покачиваясь в такт, нараспев, как это делают вьетнамцы, прочел:

Скоро с победой вернусь я домой.

Тысячи воинов будут мчаться послушно за мной.

Пыль от копыт хлынет розовой тьмой,

Гонгов ударит неслыханный гром,

Тени знамен моих славных землю оденут кругом (Перевод А. Штейнберга.).

А душной ночью 6 сентября 1942 года, задыхаясь от нестерпимой боли в груди, он отстучал мне в стенку камеры свой прощальный наказ: «Передай партии, я до конца верил, что час победы нашего революционного дела придет».

Г. Грамматчиков

Купите, сеньор, мои руки

Дорога отчаяния

Таксист, который вез меня из Эль-Сентро, последнего аэропорта Южной Калифорнии, в Калексико — городишко на самой мексиканской границе, оказался чикано — американцем мексиканского происхождения. Ему было лет девятнадцать. Лицо чисто индейское, суровое, с резкими чертами, и эту суровость и резкость подчеркивали бледноватые шрамы.

— Химикаты, — буркнул он, перехватив мой взгляд, — химикаты с самолета. Три раза под них попадал, когда работал на уборке винограда. Первый раз мне было десять лет. Прилетел самолет и обрызгал виноградник какой-то жидкостью. Дурацкая была жидкость, потом еще наши говорили, что жуки от нее хоть бы хны. Я тогда ослеп на несколько часов. А после третьего «душа» у меня начались непрекращающиеся головные боли. Мне и уколы делали, но не помогло. Доктор сказал, что, если не брошу работать на виноградниках, откину сандалии. Вот повезло, устроился на такси. Как вспомню работу на виноградниках — мороз по коже пробирает. Ничего хуже не бывает...

Было восемь вечера, когда мы въехали в Калексико. Город, залитый неоновым светом, встретил нас гробовой тишиной. Американские города вообще малолюдны по вечерам, и некий страх витает в их пустынных улицах; но здесь, в Калексико, безлюдье было настолько разительным, что казалось, будто население города пало жертвой бактериологической войны. В действительности же город спал. Он оживает задолго до рассвета, когда армия мексиканцев-батраков отправляется в глубь штата. Оживает он на некоторое время и вечером, когда они возвращаются. Сразу после этого Калексико засыпает.

На площади стояли автобусы-развалюхи, готовые через пару часов после полуночи отправиться в путь. Автобусы были испещрены надписями. На одном же был изображен американский звездно-полосатый флаг, снабженный следующим девизом: «Американский флаг! Люби его или катись отсюда!»

Ресторан закрыт. Нигде ни души. Делать было нечего, а потому, подчинившись местным нравам, я отправился спать.

В три часа ночи меня разбудил дьявольский шум. Под моим окном один за другим срывались с ревом автобусы, устремляясь из города на север, к далеким калифорнийским плантациям. В свете фар между автобусами сновали Дети, торговавшие апельсинами, бутербродами и кока-колой. Но покупателей было немного. Люди в автобусах старались урвать лишнюю минуту, чтобы подремать перед бесконечной дорогой, жарой и изнуряющей работой — всем, что готовил им еще не родившийся день.

Площадь Оле для Калексико то же самое, что Пьяцца-делла-Синьория для Флоренции или площадь Испании для Рима: не только площадь, но и социальное явление. Я приехал в Калексико, кроме всего, еще и затем, чтобы увидеть на Оле ярмарку рабочей силы. Наверное, такие места, как Оле, сохранились разве что на западной Сицилии; здесь человек, нанимая другого человека на работу, ощупывает его мускулы.