Журнал «Вокруг Света» №10 за 1981 год

Определеннее всех высказалась по этому поводу исследовательница В. Г. Мошкова еще в 1946 году в статье о племенных гелях. Нет абстрактного геля, а есть конкретный текегёль — узор племени теке на поле ковра, эмблема племени. Эту мысль подтверждает вся историческая практика туркменского ковроделия — орнамент геля одного племени всегда отличен от рисунка геля другого племени, текегёль не может быть похож на салоргёль. В статье есть любопытная ссылка на историка XIV века Рашид-ад-Дина, приводящего список огузских племен   (Огузы — древние тюрки, предки туркмен. (Примеч. ред.))

с указанием их тамги — знака, которым метился скот, и названий тотемов — птиц тоже каждого племени. Выходит, не случайно в орнаментах ковров оказались стилизованные фигуры животных, а в текегёле не случайно появились птицы и элемент аяк гуш...!!!

Все это факты. Но творец вдохновляется еще и мечтой.

...Где-то в далеком прошлом склонялась часами мастерица над станком, вводя в багрово-красный цвет пустыни синие и голубые краски, словно волны живительной воды. Вот уже на ковровом поле обозначается фигура гель — бежит рябь рисунка по озеру, на берегах которого бродят загадочные животные и оставляют странные следы птицы. Птицы всегда летят к озеру...

В. Лебедев, наш спец. корр. / Фото В. Крючкина

Максимовские гати

Как-то летом жили мы в заброшенном починке — в нескольких километрах от Парфеньева, старинного городка, стоящего посреди костромских лесов. Починок этот — сейчас от него уже не осталось и следу — располагался на вершине увала, окаймленного понизу течением речки Ней. Колодцев местные жители никогда не рыли — слишком глубоко залегают здесь водоносные жилы. Зато возле изб имелись небольшие рукодельные пруды, по одному, а то и по два на каждое хозяйство. Но за питьевой водой я приноровился ходить на лесной ручей, впадающий в Нею. Пути до ручья и назад набиралось минут на двадцать.

Но вот ручей — и обо всем забудешь, забудешься. Воду я набирал у песчаного омутка, в тени старых черемух. Каждое утро серебристая стая сеголетков прыскала из-под ведра наискось, против течения. И потом стоял еще, долго не брался за ведра, так жалко было уходить отсюда. Ручей широкий — не перепрыгнуть. Он замедляется и утихает в омутках, воркует на перекатах, а то и подпрыгивает, минуя завалы валунов. И лишь кое-где касается его поверхности солнечный луч.

Знаю: в своих верховьях ручей расходится на несколько русел, каждое в отдельном овраге. Я там ходил однажды и чуть не заблудился в мрачном лесу, с его вековыми замшелыми елями и соснами; даже несколько молоденьких пихт видел — такой диковинный лес. Говорят, и немудрено заблудиться: ручей водит. И зовется-то он необычно, загадочно — Сомбас. Что за имя такое? Откуда в этих краях?

А в другой раз, в поисках грибов, я набрел на берегу Сомбаса на избушку-времянку с железной печкой, самодельными столом и лежанкой внутри. Угловыми опорами для нехитрого сруба служили четыре растущих близко сосны. На одном стволе, самом толстом, топором была высечена рожа какого-то лесного чудища. Кто тут все-таки обитал, причем совсем недавно? Какой-нибудь лесной добытчик из Парфеньева? Или городской заезжий робинзон, отшельник-опрощенец, решившийся на свой страх и риск возобновить культ лесных языческих божеств?

Очень меня подмывало совершить небольшое путешествие вверх по Сомбасу, отправиться туда на целый день, в болотных сапогах, с записной книжкой, с запасом еды. Ну и что же, если еще раз немного заблужусь, ручей поводит-поводит, ко и назад выведет.

Да времени свободного было тогда у нас в обрез. Подступала летняя грибная пора, и мы, возбужденные рассказами о невероятной урожайности парфеньевских грибниц, ежедневно наладились разведывать и уже понемногу таскали в корзинках домой всякого разногрибья. Починковский наш сосед Никола-Большой уверял, что в » дореволюционные времена парфеньевский да кологривский боровик славился на всю Россию, а здешние промысловики целый Петербург укармливали своим сушеным и соленым грибом. И при этом он ссылался на авторитет писателя Максимова, уроженца Парфеньева, большого знатока русского бытового уклада,

В один из приходов в Парфеньев я заглянул на местную почту — она размещалась на втором этаже старого прочного сруба, видать, еще давнишней постройки. И тут-то, разглядывая это добротное сооружение, подумал: а ведь, насколько помнится, отец писателя-этнографа был здешним почтмейстером... И так обошел я в тот день все максимовские достопримечательности Парфеньева. Оглядел одноэтажный деревянный дом с шестью окнами по фасаду, в котором он родился (по улице Ленина, 46), забрел и в библиотеку, носящую имя Сергея Васильевича Максимова. К сожалению моему, ни одной книги Максимова в фондах не числилось.

...Зато осенью, вернувшись в Москву, при первом же своем выезде в Историческую библиотеку я заказал сразу несколько томиков из собрания сочинений Максимова. И был вознагражден сполна.