Жуть-2

Коленька взвыл и задёргался. Прежде от него пахло кашей и жженым на костре рубероидом, теперь к этим привычным запахам добавилось что-то пряное — тёплое пятно расползалось по его шортам. Он затрясся и принялся колотить Аннечку по спине, дёргать ногами и мотать головой, мычание его усилилось и стало страшнее. Поддавшись пробудившимся в ней инстинктам, Аннечка с наслаждением перемалывала его нежный язык, как прежде поступала с прохладными кусками сырого мяса, стянутыми у повара из детдомовского морозильника. И хотя поцелуй совсем не походил на то, каким его описывали девчонки, он всё же доставлял ей странное, новое удовольствие. И вот, когда от Колиного языка почти ничего не осталось, что-то больно хрустнуло у неё в языке, который находился во рту мальчика. Отдалось звонов над глазами, будто челюсть треснула или голова разломилась надвое. Она оторвалась от Коленьки, и, перекатившись на спину, легла рядом с ним. Затем она с удивлением обнаружила, что её язык, прежде большой и тяжелый, сделался теперь лёгким и коротким. Точно это была лишь его половина. Другая же ворочалась под окровавленными губами лежащего рядом Коленьки, мягкого и тряпочного, словно отсыревший мешок с объедками для поросят. Аннечка догадалась, что её язык разделился, и вторая его половина осваивается теперь во рту мальчика. Она испугалась и, согнув ноги, оттолкнулась от бетонной плиты, чтобы подняться на ноги и убежать, но её, словно крючком, зацепила и вернула на место рука Коленьки. Он больно вцепился ей в предплечье, потянул на себя, под себя, девочка пискнула, он схватил её за голову и навалился, прижимая сверху, худой и нервный, но почему-то всё равно очень тяжелый. Перед Аннечкой возникло его бледное, искаженное болью лицо, оно было так близко, что их носы щекотно касались друг друга кончиками. Лицо его словно гримасничало, рот как будто что-то пережевывал, на лбу выступили артерии и заблестел пот, скулы поднимались и опускались, нос раздулся — всё лицо его шевелилось и дрожало, и даже уши ёрзали под волосами, и лишь веки по-прежнему оставались закрытыми. А у неё, напротив, глаза чуть не лопались от страха, сделались большими и неповоротливыми. Коленька глубоко вдохнул, и его веки вдруг исчезли — Аннечка увидела чужие глаза. Моча обожгла ей коленки.

Из неё потекло так обильно, словно она была размокшей губкой, которую сдавили в грозном кулаке. Глаза Коленьки надулись и вытянулись, как огромные прозрачные икринки, и, удлиняясь, потянулись к ней двумя влажными жилистыми щупальцами. Аннечка отчаянно зажмурилась — до черных звёзд и бурых пятен — её лица коснулось что-то тёплое и влажное, сильное и шершавое, как коровий язык. Смочив её веки, оно нащупало место, где они сходятся и уверенно протиснулось между ними. Черные звёзды вспыхнули и взорвались. В глаза её пролился яркий дневной свет, звеня колючей болью и перекатываясь в полупрозрачных изгибах исказившейся желеобразной реальности. Свет вспыхнул и сразу же погас. Аннечка ослепла, её глазницы походили теперь на два пустых черных колодца, где на дне уже собирались кровавые лужицы. Она провалилась в темноту, но Коленька всё еще не отпускал её, лежал на ней, тяжелый, как посмертная плита из гранита. Он скрипел зубами и мычал от боли, а его глаза торопливо ворочались под закрытыми веками. Наконец левый глаз снова вышел из орбиты, вытянулся червём и коснулся Аннечкиной правой глазницы. По нему, как по трубке, поплыло что-то круглое, и плюхнулось в лужицу на её дне. В правую, а затем точно так же и в левую. Боль стала невыносимой и Аннечка потеряла сознание.

Ветер трепал лохмотьями своего невидимого платья листья и присвистывал в складках разрушенной башни, неслышно охая от наслаждения чистотой безоблачного неба. Солнце разогрело лоб и щеки. Аннечка очнулась одна. Платье на ней было изорвано. Кровь на лице высохла, она ощупала его дрожащими руками и обнаружила, что всё как будто бы на месте. Глаза на месте, хоть и ноют в унисон с языком. Ноют и ворочаются. Ей стало стыдно и страшно, но заодно с этим в ней возникло чувство какого-то странного интимного родства с Коленькой, словно, обменявшись чем-то сокровенным, они стали ближе.

Поначалу, после этого сближения она видела с трудом, и прятала свои новые глаза, зато потом, когда личинки освоились, прижились, окуклились и созрели, из них вылупились её новые глаза. Такие же, как у Коленьки. Днём глаза спали, оставляя Аннечку жить в каком-то вязком белёсом тумане, где люди и предметы представляются различными кривыми тенями, а ночью чесались, жутко и нестерпимо, но видели намного лучше.