Жуть-2

Шум в коридоре отвлёк внимание замдиректора. Он негодующе посмотрел на дверь, на уволенного в начале месяца Фатичева.

— Ренат? — Божена приподнялась со стула.

Фатичев выглядел кошмарно: растрёпанный, бледный, небритый. Опухшие глаза пошарили по офису, сфокусировались на Щекачёве и сверкнули. Одновременно чёрная сталь заблестела в его руке.

Старомодный, с тонким дулом пистолет.

«Игрушечный, наверное, — подумал Погодин отрешённо, — С таким можно играть в театре красного комиссара, но убить человека таким нельзя».

Ствол нацелился на ошарашенного замдиректора.

— К стене, — велел Фатичев устало.

— Что вы себе позволяете? — переадресовал Щекачёв свой недавний вопрос.

— Иди к стене! — рявкнул Фатичев.

Трясущийся Щекачёв повиновался.

Сотрудники вросли в стулья, наблюдая за происходящим.

— Два часа назад умерла моя дочь, — доверительно сказал Фатичев заместителю.

— О, — протянул Альберт Михайлович, — Мне так…

Фатичев трижды выстрелил в грудь Щекачёву. Пули откинули того к стене. Он сполз, марая обои и таращась на бывшего подчинённого.

Божена пронзительно завизжала.

Фатичев бегло перекрестился, вставил ствол в рот и нажал на спусковой крючок.

Погодин смутно помнил, как выносили трупы, что говорил назойливому и хамоватому следователю. Домой попал в полдень и тут же включил компьютер.

Перед внутренним взором — разводы крови на офисной стене, вспышка огня во рту Рената, падающая без сознания Долгушева.

Настрочил сообщение сестре: «переживаю, позвони немедленно».

Зашёл на страницу Божены, в новогодний альбом. Выбрал фотографию с Щекачёвым, ту самую.

— Ну, разумеется, — прошептал, — Вот же ты.

Курсор потрогал силуэт ныне остывающего в морге замдиректора. Порхнул к окну на заднем фоне. В стекле отражался фотограф. Фатичев.

Двоих. Он отдал Троллю двоих.

Погодин зажмурился.

Позвонил телефон. Незнакомый номер.

— Братик?

С души будто схлынула мазутная тьма.

— С тобой всё хорошо, Юль?

— Да. Всё по-старому.

— А Паша?

— Ест яблоки. Точнее, надкусывает.

Погодин вознёс небесам молитву.

— Я звонил, но…

— Да, — вздохнула Юля, — Я такая раздолба. Потеряла свою мобилку.

— Да ей же сто лет в обед! — хохотнул счастливый Погодин, — Копейки стоит.

— Мобилка — ерунда. Там была куча фотографий. Моих, твоих, Пашкиных…

Сердце Погодина ёкнуло. Пальцы стиснули подлокотник кресла, чтобы тело не кувыркнулось куда-то вверх, в потолок.

— К-когда ты её потеряла?

— В пятницу, я думаю. Её не было, когда мы гуляли в парке, но я надеялась, что забыла дома и…

Он сбил звонок. Телефон спикировал на ковёр. Погодин качнулся из стороны в сторону. И засмеялся дребезжащим механическим смехом.

В голову пришла показавшаяся забавной мысль: даже если Тролль не умеет пользоваться сотовым, Щекачёв, этот дохлый лизоблюд, охотно ему подсобит.

Снегири

Дмитрий Костюкевич

Казалось, на улице взлетает что-то большое и упрямое. Воздух комнаты дрожал от громкого мерного гула.

— Да задолбали уже!

Артём отложил книгу, вскочил с дивана и захлопнул окно. Приглушил — самую малость.

Под окнами лежала стройка. За ней, через дорогу, стояла ТЭЦ. Белая густая струя била в грязно-серое небо — опять стравливали пар, или что там они делают? Ну, хоть по ночам прекратили пугать. Артём хорошо помнил, как однажды проснулся от непонятного грохота за окном и долго лежал в липкой темноте, гадая: война? авария? прибытие пришельцев?

Он опёрся руками о подоконник и стоял так; взгляд был злым и беспомощным, как сверло с тупым наконечником. О концертах ТЭЦ писали на новостных порталах: заменили котёл на более мощный, теперь сбрасывают давление, что-то в этом духе — он не вникал. Привыкайте, новосёлы! Родовые схватки микрорайона были в самом разгаре: полгода назад они вытолкнули пятый по счёту дом, из окна которого сейчас смотрел Артём, и принялись за шестой.

Ремонт в своей однушке (двушку оставил Нелли и Маугли) сделал за два месяца; месяц жил на съёмной хате, пока шли черновые работы. Микрорайон ютился на загривке города, дальше — только «железка», руины промзоны да лес.

ТЭЦ голосила. Рёв авиационных двигателей — вот на что это было похоже, только гадские самолёты не улетали, висели над станцией. Прервался, громыхнул с новой силой.

А Маугли шум нравился. Маугли залезал на подоконник и гудел, передразнивая. Сын он увидит послезавтра, в субботу, если только Маугли не засопливит или что-нибудь в духе детсадовских болячек. Артём попытался разобраться в том, что чувствует, думая о предстоящем дне с сыном. Любовь и нежность были какими-то сонными, придавленными житейским хламом.

Небо темнело, загорались фонари. Москитная сетка лоснилась от пыли — проклятие строек. Копируя повадки Маугли, он залез на подоконник с ногами и положил руки на колени. Детям всё интересно: и круглые плафоны, наполненные жёлтым светом, и лампочки в решётчатых клетушках на строительных лесах… Взгляд Артёма остановился на двух рабочих.