Зима, когда я вырос

Понедельник. Я высовываю голову в окно.

Напевая французскую песню, папа тихонько спускается по лестнице; я почти не слышу, как он закрывает за собой дверь.

Я смотрю ему вслед. Он идет по каналу Регюлир, на мосту останавливается.

По его спине видно, что он думает: ой-ой-ой, кажется, я не попрощался с моим парнишкой.

Он оборачивается, видит меня в окне и принимается мне махать.

Машет так долго, что я начинаю нервничать.

Он вышел немного прогуляться, но от этого махания кажется, будто он больше никогда не вернется.

Сейчас август. Время каникул.

Все мои приятели, которых у меня вообще-то и нет, уехали кто к морю, кто в лес.

Вдоль канала под ручку идут мелкими шажками старичок и старушка. Они одеты во все черное, у старика на голове шляпа, у старушки — шляпка. Для этой парочки лета не существует, для них существует только боль в суставах. Им до сих пор никто не объяснил, что долгая зима уже позади.

Кто-то должен им это объяснить, но кто?

У меня перехватывает дыхание, когда я вижу, что в доме у тети Йос в гостиной кто-то ходит. Из-за этой чертовой тени я не вижу, кто это — мужчина или женщина, девочка или мальчик. Но в любом случае — в дом на Ветерингсханс кто-то вернулся.

Я бреду по каналу Лейнбан. Проходя по кривому переулку, сдерживаю шаг. Даже в этот солнечный-пресолнечный день здесь, в кривом переулке, темно и холодно.

Где же Олли Вилдеман?

Олли наверняка сидит потеет на берегу моря под Зандвортом. Олли потеет, даже когда ему надо думать над задачкой. Я потею в основном по ночам, когда мне душно от жары: эту жару чувствуешь, но не видишь, солнце хоть и зашло, но жару с собой не забрало.

Я думаю о Зване, который бегал, как сумасшедший, по Амстердаму и везде искал меня.

Я думаю о ночи в Апелдорне, когда я проснулся в уверенности, что Зван весь день искал меня в Амстердаме.

Странное дело.

Случайность это или не случайность?

«Иногда люди молятся богу, чтобы он послал им дождь, — рассказывал мне как-то папа, — и через минуту начинается ливень — это случайность».

Ох уж этот папа.

Я иду по Ден Тексстрат.

При мысли о письме от Звана принимаюсь мурлыкать себе под нос. Сейчас я перечитаю его еще несколько раз, и оно опять будет для меня новым.

Смотреть вокруг тоже помогает.

Вон толстая старуха на табуреточке. Чистит картошку. Время от времени перестает чистить и стирает пот со лба рукой, в которой держит нож.

Я останавливаюсь посмотреть на нее.

Кроме нее, на Ден Тексстрат ни души.

Старуха наклоняется и бросает картошину в ведро с водой. Брызги попадают ей на лицо, и ей это явно приятно. Но ей неприятно, что я на нее смотрю. Заметив меня, она качает головой: не смотри.

Улица, на которой все качают головой. Здесь ничего не меняется, сколько бы месяцев ни прошло.

На Ветерингсханс я звоню в дверь. Сердце готово выпрыгнуть из груди.

У них здесь не простой дверной колокольчик, а электрический звонок с приятным звуком. Но даже от этого звука тетя Йос, я знаю, страшно пугается.

Мне открывают.

Поднимаюсь по лестнице на свинцовых ногах. Может быть, тетя Йос тут уже давно не живет.

Наверху лестницы стоит зевающий мужчина с усиками, он почти не смотрит на меня.

— Госпожа Зван дома? — вежливо спрашиваю я.

— Да, дома, — говорит мужчина. — Оставь покупки У двери.

— У меня нет никаких покупок, — говорю я.

Только теперь он действительно замечает меня.

— Кто же ты тогда и зачем пришел?

— А Бет? Может быть, Бет дома?

— Ты учишься с ней в одной школе?

— Нет, — говорю я, — я не учусь в гимназии.

— Йохан, — доносится голос тети Йос, — дай мальчику двадцать пять центов!

— Это другой мальчик! — кричит ей мужчина.

— Какой другой?

— Ты кто? — спрашивает он у меня.

— Т-Томас, — говорю я.

— Какой-то Томас, — кричит он.

Тетя Йос ничего не отвечает.

— Ну я, наверно, пойду, — говорю я.

Мужчина ищет что-то в кармане, при этом прищуривает левый глаз. Наконец находит монетку и протягивает ее мне.

— Не надо, — говорю я. — А вы доктор?

Дверь гостиной открывается.

На пороге стоит тетя Йос.

Мне кажется, что она стала меньше ростом. Чушь.

Она по-прежнему тощая, как доска. На этот раз она очень красиво одета — в черную блузку из блестящей ткани с белым кружевным воротничком, в ушах длинные серьги, на губах темно-красная помада. Она даже курит сигарету.

Тетя Йос смотрит на меня.

— Ах, Томас, — говорит она, — не может быть. Какой ты бледный! Ты достаточно бываешь на солнце?

— Ох уж это солнце, — говорю я. — Ладно, я пошел. Ведь Бет все равно нету дома?

— Это приятель Звана, — говорит тетя Йос мужчине. — Приятель с канала Лейнбан.

— Ты поправилась, да? — говорю я.

Они смотрят на меня в недоумении.

— Тьфу ты, — говорю я. — В смысле — вам стало лучше, тетя Йос?

— В этом доме мы о моей болезни больше не говорим.

— А где Бет?

— Бет гостит у бабушки. Так лучше для нас обеих.

— А кто же моет посуду?

Тетя Йос смущенно смеется.

— Он маленький нахал, — говорит она мужчине.

— А где живет бабушка?

— М-м… на Саксен Веймарлан.

— Какой номер дома?

— Послушай, мальчик, — говорит мужчина, — ты задаешь слишком много вопросов.

— Нет, Томас, — говорит тетя Йос, — не надо ее искать, а то она будет слишком переживать.

— Зван уехал в Америку.