Зима в Сокчхо

Тетя была в восторге от сашими с фугу. В столице такие блюда — редкость, ведь только у японских поваров есть документ, дающий право готовить фугу, а японцам она не доверяла. Двадцать граммов рыбы, в которую проник яд из поврежденных внутренностей, — и человек мертв. Японцы-то рады отравить корейцев, прикончить их, как кроликов, угодивших в капкан. Она наморщила лоб. Что это за темная жидкость в ведре?

— Твоя племянница умудрилась проткнуть у каракатицы чернильный мешок, — уныло сказала мама. — Давать ей в руки нож просто глупо.

Она разлила по плошкам ттоккук и наполнила стаканы соджу.

— Кстати, не кажется ли тебе, что работа в отеле ей не на пользу и выглядит она изможденной?

Тетя ответила, что у меня всегда изможденный вид. И, оглядев стены кухни, добавила: скверный у вас в Сокчхо воздух. Я сосредоточилась на супе. Разглядывала отражение своего лица в плошке. Ложка гнала по поверхности супа волны, они искривляли мой нос, морщили лоб и оттягивали щеки к подбородку. Ттоккук показался тете пресным. Но я не понимала, какой у него вкус, главное — побыстрее отправить все в живот. Добавив в суп соевого соуса, мама резко осадила сестру: та судила ее за то, что наши шелковые наряды — деньги на ветер. Чтобы покончить с пререканиями, мама переключилась на меня:

— Ну что ты все молчишь? Хоть бы с тетушкой родной поговорила.

Я рассказала о художнике, который рисует комиксы.

— Опять заладила!

— Он француз.

Мама оторопела. Тетя усмехнулась, сказав, что французы только языком умеют молоть и надо быть тупицей, чтобы попасться им на удочку.

— Да много ли ты знаешь о Франции… — прошептала я.

Мама заявила, что для нас троих комиксы — пустой звук и лучше сменить тему. Я налила себе еще супа и взяла добавку фугу.

— У него красивые рисунки. Есть в них что-то от импрессионизма, каким он был в Европе в девятнадцатом веке, но вместе с тем детали вполне реалистичны.

Мама заерзала на подушке и взглянула на тетю — та, отяжелев от угощения, обмякла и сидела, прислонившись к стене.

— Скоро свадьба, она выходит за Джуна Оха.

Тетя пощупала мои бедра и ягодицы. Я отодвинулась, прежде чем она успеет добраться до груди. Полный порядок, сказала тетя. Выбор свадебного наряда она возьмет на себя, макияж тоже. И, пристально посмотрев на меня, добавила: а заодно и очками займемся. Мама сказала, что я собираюсь сменить их на линзы — чудачество, детская прихоть и сплошное баловство. Да нет же, возразила тетя, эти ее очки — просто кошмар. Пластическая операция — вот что действительно имеет смысл. В Каннамгу это обойдется не так дорого. Что до денег, она готова помочь, если для мамы чересчур накладно.

— Дело не в деньгах, — сказала мама, подливая мне еще супа. — Она и так хорошенькая, и очки идут ей.

Я уже выбилась из сил, работая ложкой. Тетя, охмелев от соджу, дышала шумно и тяжело, подбородок лоснился. Глядя на меня, она спросила, зачем я так объедаюсь. Мама встрепенулась, осекла ее — дай ребенку наконец наесться досыта. Я изо всех сил сжала ложку. Тетя положила себе кимчи и стала жевать. Она роняла все изо рта, на стол падали кусочки пережеванного кимчи с нитями слюны. Я подняла глаза от плошки. Уставилась в пустоту. Потом посмотрела на тетю. Раздраженно косясь на меня, она подбирала палочками оброненную изо рта еду. Я встала из-за стола, надела пальто. Сказала, что возвращаюсь в отель. Тетя нахмурилась и посмотрела на маму. Значит, не идешь с нами на кладбище? Мама перевела взгляд на меня, давая понять, что нужно образумиться, но в конце концов лишь развела руками: ну что тут поделаешь.

Последний автобус уже давно ушел. Я пошла пешком, обхватив руками набитый живот.

* * *

По коридору я кралась как можно тише, но Керран все равно услышал и высунулся из двери. Я юркнула к себе в комнату и посмотрелась в зеркало. Ветер разметал и спутал волосы, они свалялись и торчали клочьями. Подол юбки забрызган грязью. Не должен был Керран видеть меня такой. Вот бы он стер из памяти эту картинку. Она не для него. Он не должен был видеть этот раздутый от супа живот. Спать.

Во рту пересохло, ноги онемели. Еще темно, на часах — четыре. Желудок сдавило. Я снова закрыла глаза. Открыв их, увидела, что уже десять. Стянув с себя одеяло, я проветрила комнату, подошла с зеркалом к окну и внимательно изучила свое распухшее лицо.

Старик Парк обошелся без замечаний насчет моего опоздания на работу. Завтрак он приготовил сам. Не отрываясь от газеты, сообщил, что забинтованная девушка с приятелем отметили Соллаль у себя в номере, а сам он праздновал наедине с телевизором — по большому счету, это не имеет значения, учитывая то, что мой ттоккук, приготовленный накануне, сильно ударил по репутации отеля. Кстати, по телевизору шла интересная передача, конкурс народной песни.

На кухню вошел Керран с маффинами из супермаркета. Я принялась мыть посуду. Притворилась, что занята. Он ел стоя и смотрел в окно. Свет падал так, что в профиль Керран был похож на чайку. Сделав над собой усилие, я оторвала от него взгляд. Парк включил радио. Последний хит известной поп-группы. Керран нахмурился.