Зимний маршрут по Гыдану

Самолет шел низко. Внизу проносились протоки, ручейки, впадавшие в Танаму. Их извивы отмечались щетками тальника — серые змеи на белом снегу. Потом промелькнуло три темных квадратных пятна, конус большого чума… Самолет лег на бок, выпрямился, и лыжи застучали по неровной земле, слегка припорошенной снежком.

Мы выскочили из самолета.

— Ань-торова, — проговорил, улыбаясь, складный, не старый еще человек, поочередно протягивая нам руки.

— Давай, давай, ребята, — прокричал пилот, появляясь в проеме двери.

— Сейчас, сейчас, — заторопился встретивший нас, — Вон туда подъезжайте, — Он указал рукой на штабель каких-то мешков.

— Это тебе автобус, что ли? — с сомнением проговорил летчик, однако скрылся в кабине, и мотор опять заревел.

Подняв тучу снежной пыли, «Аннушка» ползла к штабелю мешков.

— Давайте, ребята, скорее! — опять прокричал летчик, спрыгивая на землю, — Светлое время кончается.

Мы побежали к самолету.

Груза было много: хлеб, печенье, сахар, масло, сгущенное молоко, галеты, консервы, конфеты… Мы, как муравьи, сновали от борта к «магазину». Магазин представлял собой большую каркасную палатку, около которой громоздились разные ящики. Этот магазин и смотрелся сверху темным пятном. Второе темное пятно — крыша легонького строения из деревянного каркас а и брезента. Это была контора — резиденция приемщика рыбы.

— Теперь давай рыбу, — приказал пилот.

Мы кряхтели под тяжеленными мешками, в которых позванивали, как промороженные поленья, огромные рыбины.

Пилот опять выскочил из машины, неся топор.

— Не понос, так золотуха, — проворчал он и стал осторожно отрубать полоску металла, которая неширокой лентой торчала на лыже.

— По таким местам вообще без лыж останешься, — бормотал он, — Снегу кот наплакал… Чего это вы столько нагрузили? — изумился он, заглядывая в самолет и бросая в машину топор.

— Одна тонна, — пискнула миловидная девушка, наблюдавшая за погрузкой.

Пилот только головой покрутил.

— Ладно, давай сопроводительную, — проворчал он более миролюбиво.

Та протянула ему какие-то бумаги. Торжественное подписание официальных документов состоялось.

Летчик закрыл дверь. Другой пилот в то же время затянул веревки страховочной сетки, удерживающей груз внутри машины, и показался за стеклом фюзеляжа на своем командирском месте. Он открыл «форточку» и крикнул нам с художником:

— Не давайте нам работы! Не пропадайте, чтобы не пришлось вас искать!

Ажурный самолет, рабочая стрекоза, вспорхнул и растаял в сумерках. Геннадий Емельянович застыл, глядя ему вслед. «Аннушка» нарисовалась на кроваво-красном небе, прочертила пурпурный солнечный диск, перерезанный неподвижным плоским облаком, и исчезла. Было тихо. Погода для авиации стояла идеальная. Через два часа она испортилась почти на два месяца.

— Заходите в чум, — пригласила нас девушка. — Нина, — представилась она. — Приемщица рыбы.

Мы пошли в чум.

Чум был большой, в диаметре метров шесть. Как выяснилось, этот чум считался и чайной. Кого же из рыбаков, приехавших сдавать улов, отпустят без горячего чая и еды?

Геннадий Емельянович неотрывно следил, как делается строганина. Момент был торжественный. Он видел разделку рыбы для строганины первый раз в жизни, как и все, что было в чуме вообще.

Встречавшего нас ненца звали Сююку. Он был хозяин чума. Жену его — Таня.

Таня взяла за хвост здоровенного щекура, уперла его мордой в фанерку и стала священнодействовать. Сначала она запустила ножик щекуру около хвоста, ближе к спине, и сделала точный разрез до самой головы. Потом повторила ту же операцию, разрезав шкуру возле брюха. Потом она поставила лезвие ножа поперек возле хвоста, подрезала оконтуренный кусок рыбьей кожи и задрала его. Захватив задравшийся конец, она быстрым движением содрала всю кожу с одного бока. Щекур был наполовину готов к употреблению. Другой бок был разделан так же. Шкуру на брюхе и на спине Таня попросту состругала вместе с плавниками. Затем нож заскользил со всех сторон от хвоста к голове, отделяя тонкие стружки рыбы. Спинка и брюшко отрезались отдельно: это деликатес, самые вкусные части. Щекур все худел и худел под руками Тани. Вскрылось почти полое брюхо с промерзшими внутренностями. Все. Это уже собачья доля. Собачкам тоже оставляют кое-что от трапезы.

Собаки поскуливали, сидя привязанными возле своих шестов. Их привязали ради гостей, чтобы не мешали. Сююку гостеприимно показал на низенький столик, на котором лежала строганина и дымились горячим чаем кружки.

— Так вот и живем, — рассказывала Нина после трапезы. — Здесь рыбоприемный пункт — участок рыбозавода. Сейчас лов подледный, сдаем рыбу в мороженом виде. Самая высокооплачиваемая рыба. Летом принимаем соленую. Эта дешевле. Ее потом дорабатывать надо. Рыбу отсюда самолетами вывозим. Далеко, правда. Однако добычливое место, очень богатое. Вот у нас старик орден Ленина получил за рыбу. — Она кивнула на Сююку.

Я вопросительно посмотрел на хозяина чума. Художник Емельяныч сказал:

— Может, расскажете нам про рыбалку?

— Чего рассказывать? — проговорил Сююку, — Идите завтра со мной, сами все увидите.