Злая земля

Он вошел снова в свою комнату, выгнал продолжавшего выть Хрипуна на двор и сел, потирая лоб. Он растерялся и не знал, что предпринять. Мертвый смех Громовой Стрелы обезволивал его, и он бросил на лицо индейца подвернувшуюся под руки тряпку. Лишь после этого оглядел внимательно комнату. Разбросанные в беспорядке вещи красноречиво говорили или о борьбе или о спешных поисках чего-то. А вернее всего о том и о другом.

Неоформившееся еще подозрение закралось в мозг траппера. Он быстро поднял с полу петлю, снятую им с шеи Громовой Стрелы. Это был шнурок от мокассина, и притом от мокассина индейца. Значит он действительно сам повесился. Ведь не могли же его удавить на его собственном шнурке. Но что, какая неведомая причина заставила Громовую Стрелу повеситься?..

Из сеней донесся вдруг неясный шум. Погорелко взвел курок револьвера и направил его на дверь. Теперь уже ясно было слышно, как в сенях кто-то топотал, стряхивая с ног снег. Траппер опустил револьвер: враг не делает столько шуму.

Дверь отворилась, и вслед за Хрипуном в комнату ввалился Сукачев.

— Филипп Федорович, милейший мой, здравия желаю! — загремел еще с порога заставный капитан. — Новостей у меня целый…

Он оборвал фразу, окинул взглядом комнату и воскликнул удивленно:

— Мати-богородица! Что это у вас за разгром, словно Мамай воевал!

— Видите вот, Громовая Стрела повесился, — ответил мрачно траппер. — Айвика пропала…

Сукачев быстро сбросил шубу и, опускаясь на колени перед трупом индейца, спросил деловито:

— Пульс щупали?

Погорелко в ответ лишь безнадежно махнул рукой. Македон Иваныч сдернул тряпку с лица индейца, и мертвый смех снова ударил по натянутым нервам траппера.

— Почему он смеется? — тихо спросил Погорелко.

— Это их обычай, — ответил заставный капитан. — Я видел однажды, как индейский вождь хохотал во время пытки целых пять часов. И так, смеясь, он и отправился на тот свет. Этим они показывают свое презрение врагу, как бы издеваются над ним.

— Но ведь того вождя убили враги, а этот…

— Не сам он себе недоуздок на шею надел, — сказал твердо Сукачев. — Его обратали. Понятно? А затем, уже мертвого, его повесили. Подите-ка сюда поближе. Вот видите?

Погорелко, наклонившись, увидел на шее Громовой Стрелы два сине-багровых следа, при чем один был шире другого.

— Но кто же его убил? — крикнул в отчаянии траппер.

Заставный капитан почесал мрачна макушку.

— Ежели б я знал кто, для того сажень витой пеньки обеспечил бы, оглобля с суком!

И Сукачев, не обращая внимания на труп, словно сразу потеряв к нему интерес, быстро нагнулся и поднял с пола закопченную глиняную трубку.

— Это наверное Громовой Стрелы или Айвики, — сказал Погорелко.

— Самое верное, — согласился заставный капитан. — А что они курили?

— Только чистый кепик-кепик[57].

Заставный капитан ковырнул в трубке пальцем и, понюхав, положил ее на стол. Он весь насторожился, подтянулся, словно собака, попавшая на верный след, встал на четвереньки и заелозил по полу, внимательно разглядывая натоптанные следы от растаявшего снега. Погорелко смотрел на него с удивлением. Сукачев вдруг слегка вскрикнул и, поднявшись, передал трапперу какой-то блестящий предмет.

— Невыстреленный патрон! — удивился траппер. — И от моего шаспо…

— Я так и знал, что от вашего, — удовлетворенно сказал заставный капитан, отбирая у него патрон и кладя его на стол рядом с трубкой.

— А где же мое ружье? Оно висело над кроватью, — вскочил испуганно Погорелко. — Неужели украли?

Но длинноствольный шаспо нашелся подле его же койки. Казенник ружья был пуст. Траппер снова зарядил его и поставил поближе, чтобы оно было под рукой. А Сукачев между тем по натоптанным следам ушел в комнату индейцев и вскоре вернулся, неся в руках разорванную пронизку из зубов бобра, пустые ножны из оленьей шкуры, украшенные причудливым орнаментом вышивки, и пук сыромятных ремней, перепутанных, переплетенных и завязанных узлами.

— Эти вещи принадлежали ведь Айвике, да? — обратился к трапперу Сукачев, показывая пронизку и ножны.

— Да, я видел их несколько раз на Летящей Красношейке. Но откуда вы это узнали?

_{Из сеней донесся неясный шум. Дверь отворилась, и вслед за Хрипуном в комнату ввалился Сукачев.}

Заставный капитан не ответил и бросил пронизку и ножны на стол в общую кучу ранее найденных вещей.

— Ну-с, теперь мне все ясно, — заявил он.

— Но позвольте, Македон Иваныч! — удивился Погорелко. — Почему вам все ясно?

— Да дайте же мне рассказать по порядку, а не то меня взорвет! — нетерпеливо крикнул Сукачев. — Присаживайтесь поближе и слушайте.

Погорелко послушно подсел к столу.

XII. Лихая ночка