Злодей. Полвека с Виктором Корчным

«В “Вечерней Москве” появилась заметка о беседе Карпова с гроссмейстером Доннером, покинувшим презренный Запад, где он мог вовсю наслаждаться жизнью.

– Почему вы это сделали? – спросил Карпов голландского гроссмейстера.

– Очень просто, – ответил Доннер. – Моих детей дразнили в школе.

– Моих детей тоже иногда дразнят в школе, – заметил Карпов.

– Но в Голландии, – возразил Доннер, – дети дразнят других детей, если их отец проиграл партию, а в России власти просто приказывают, каких детей надо дразнить, что намного справедливей…

– О-о… – только и вымолвил Карпов.

– И потом, – продолжил Доннер, – у нас всякие дураки пишут ни с того ни с сего разгромные рецензии на мои книги.

– У нас тоже иногда могут кого-нибудь покритиковать, – возразил Карпов.

– Если это происходит в России, это организовано властями, и с этим можно мириться. Но если какой-нибудь дурак нападает на тебя с бухты-барахты, это невыносимо! Поэтому я и сбежал на Восток.

– О-о-о… – снова застенал Карпов.

Советская шахматная федерация предоставила Доннеру работу: он может чистить пешки чемпиона мира».

Прошение Корчного было рассмотрено в кратчайший срок; ему предоставили право на проживание в Голландии, отказав в политическом убежище. Хотя фактическая разница была не так велика, он принял это близко к сердцу, объяснив такое половинчатое, с его точки зрения, решение голландских властей смягченными формулировками своих мотивов, подсказанных ему секретарем ФИДЕ Инеке Баккер. Но ведь сам Корчной и не рядился в тогу политического борца, всегда подчеркивая, что остался на Западе для беспрепятственного продолжения своей профессиональной карьеры.

«Многие считают меня диссидентом, – говорил он впоследствии. – Но это не так. Я просто хотел играть в шахматы. И бежал из Союза потому, что моей карьере угрожала опасность. Не я первый начал, это советские власти втянули меня в войну. Можно считать так: борясь против СССР, я боролся за себя».

Несмотря на то, что история нередко задним числом подгоняется под текущие нужды, Корчной и потом честно признавал: «Если бы я сделал несколько лучших ходов в матче с Карповым в 1974 году (то есть выиграл бы матч, проигранный со счетом –3+2=19. – Г.С.),

я бы, скорее всего, остался в Советском Союзе». В другой раз упоминал каких-то четырех ленинградских функционеров, не дававших ему хода, и из-за которых он и не возвратился в СССР.

Но сколько бы он ни подчеркивал чисто профессиональные мотивы своего поступка, в Советском Союзе расценили его акцию, конечно же, как политическую; да и не ему ли самому было знать, что в стране, из которой он бежал, вне политики не существовало ничего, даже такая аполитичная игра, как шахматы.

Корчной не был диссидентом, но для того чтобы считаться врагом системы, не надо было быть антисоветским человеком, достаточно было просто иметь собственное мнение, а строптивый гроссмейстер порой его и высказывал. Но хотя он и взбрыкивал время от времени, до интервью после матча с Карповым (1974) Корчной, по большому счету, сосуществовал с режимом без серьезных осложнений. И пока он, по крайней мере внешне, придерживался общепринятых норм и правил, власти закрывали глаза на его мелкие грехи, тем более что он входил в элитный отряд советских шахмат.

Думаю иногда: как сложилась бы судьба Корчного, если бы он действительно «сделал несколько лучших ходов» и выиграл матч в 1974 году? Что произошло бы, если бы на него, а не на Карпова надел венок чемпиона мира Макс Эйве весной следующего года, после отказа Фишера от матча? Скорее всего, долго царствовать на троне ему бы не удалось, он уступил бы, наверное, кому-нибудь из молодых – скорее всего, тому же Карпову, а тогда уж ему припомнили бы всё.