Злой Сатурн

— А так оно спокойнее. Я никого не задеваю, и меня, опять же, не трогают. Жизнь — штука такая: иной раз не знаешь, с какого бока к ей подступиться, чтоб не вдарила. Вот ты сунулся с Вересковым…

Инга лежала и невольно прислушивалась. Приглушенный разговор за стенкой раздражал, гнал сон. Она уже хотела прикрикнуть на братьев, когда до ее сознания дошел смысл слов, произнесенных Романом. Не помня себя, она вскочила с кровати, накинула на плечи халатик и рванула дверь в горницу.

Роман осекся на полуслове. С открытым ртом, испуганно смотрел на появившуюся в проеме двери девушку.

— Сева! Что с отцом? — шепотом, от которого у братьев по коже пошли мурашки, спросила она.

Севка растерялся. Схватил со стула куртку, зачем-то порылся в карманах и, скомкав, швырнул на диван.

Мысленно ругая себя и Романа за болтливость, он лихорадочно соображал, как выйти из положения. Так ничего и не придумав, в отчаянии он осторожно взял Ингу за локоть, усадил на диван и, не решаясь взглянуть ей в лицо, рассказал про находку в Долгих Старицах.

Проснулась Настя. Подсела к ним. Обняла застывшую от горя, без слезинки, Ингу.

— Ты, девонька, крепись. В душе-то, чай, давно его схоронила. Неужели надеялась, что вернется? Сердце свое обманывала, а такой обман тяжелее правды. Ладно хоть мертвого нашли. Моих-то родителей неизвестно где и косточки лежат. В сорок первом прямо в хату бомба угодила. Изо всей семьи одна я живой осталась — маманя послала корову искать. Когда прибегла — обмерла сразу: вместо подворья — воронка дымится… Люди добрые подобрали, вывезли на Урал. Здесь в детдоме росла, а ты-то уже взрослая. — Жесткой ладонью она гладила Ингу по плечу, успокаивала: — Да поплачь ты, поплачь! Полегчает! Что ж теперь делать-то? От беды никуда не спрячешься. Переживешь свое горюшко, у тебя все впереди. Живым о живом надо думать.

Роман, у которого вылетел из головы весь хмель, топтался рядом. Деликатно прикрыв ладонью рот, чтоб не разносился винный дух, невнятно бормотал:

— Ты уж, Ингушка, держись… Ведь все за тебя болеют. Про Севку вон говорить нечего — в лепешку расшибется, только слово скажи!..

Глава двенадцатая

На другой день после возвращения Севки из Кедровки Зяблов стал собираться в дорогу. Еще раз просмотрел свое нехитрое имущество, умещавшееся в большом брезентовом мешке, кое-что прикупил из мелочи. Екатерина Борисовна напекла подорожников, заштопала ветхий свитер, чем привела его, не избалованного вниманием, в умиление. Он порылся в мешке и вытащил пару домашних туфель, украшенных мансийским орнаментом.

— Возьми, Борисовна! Дочке шил, да малость обмишурился, маловаты сделал, а тебе как раз впору будут.

Екатерина Борисовна с восхищением осмотрела подарок. Покачала головой.

— Такую обувку молодым девкам носить, а не мне. Возьми-ко обратно, не к лицу мне в них щеголять.

Севка, присутствующий при этом разговоре, пошутил:

— Ты, Василий Иванович, поди, своей мотане делал, а про дочку сейчас выдумал.

— Помолчал бы, Северьян. Болтаешь незнамо что. Я из таких годов, когда к соседкам бегают, давно вышел. — Он насупился. — Над моей мотанюшкой, поди, сейчас и холмика не знатко. Рано померла. От клеща. В лесу жили. В две недели скрутило. Прививок-то не знали тогда.

— Любил жену-то?

— Жалел!

— Это как же понять? — удивилась Екатерина Борисовна.

— Помогал. К тяжелой работе не допущал. Гостинцы ей приносил, как выбирался из леса: полушалок, башмаки как-то, ситчику… Радовалась обновкам, словно дите. Вырядится как на праздник. Я ей: ты что, мол, никак, в гости к медведям собралась? А она: «На кой мне косолапые, у меня свой дома имеется!»

— Хорошо жили?

— Куда лучше! Только вот хорошая-то жизнь у меня в ладошке уместится, а плохой было столько, что глазом не окинуть.

Он замолчал, отвернулся. С ожесточением стал заново увязывать мешок. За этим занятием и застал его Егор, вернувшийся из лесничества.

— Обожди собираться, — скидывая полушубок, заявил он. — Задержаться придется. Завтра Верескова хоронить будут. Помочь надо могилу вырыть. Ты как, Василий Иванович, не возражаешь? Вдвоем-то быстрей управимся.

— Чего же не помочь? Пойдем поробим, а то я у вас тут, как на курорте, засиделся. И Максиму напоследок послужу.

— Покорми-ко нас, мать. Поедим и отправимся. А ты с Севкой сходи к Инге, по дому помогите управиться. Утром встретил ее, лица на девке нет. Я ее успокаивать, а она: «Растерялась я, дядя Егор, не знаю, за что и браться. Кабы не Севка, совсем бы руки опустились». Ты у нее вчера был? Помог чем-нибудь? — обратился Егор к сыну.

— Дел там невпроворот. Избу истопил. Почитай месяц нетопленая стояла, по углам куржак выступил. Воды натаскал, полы вымыл, прибраться помог. Баню истопил.

— И хозяйке, поди, спинку мочалкой потер! — не удержался Зяблов.

Севка побелел. Чуть не задохнувшись, выкрикнул:

— Ты, Василий Иванович, не болтай чего не следует, а то я ведь и двинуть могу!

— Ну, ты, двигало! — сурово оборвал его отец. — Как разговариваешь со старшими?

— Ничо, Ефимыч, не замай парня. Это ему за «мотаню» причитается. Я ведь тоже пошутковать люблю, — усмехнулся Зяблов.