Злой Сатурн

«Ишь ты! — думал он. — И откудова такая прыть объявилась? Дворянин! А за душой ни кола ни двора. Тоже мне, барин отыскался! Раньше вроде за им такого не числилось. — И, вспоминая, как вскипел попутчик, восхищенно сплевывал: — А, видать, не робкий. В обиду себя не даст!»

Как ни спешил Ерофей, а пришлось дважды ночевать на заимках, давать отдых коням. Наконец поздней ночью добрались до Таватуйской слободы. За крепкими и высокими заборами метались на цепях свирепые кобели. Слобода словно вымерла. Ни одного огонька не светилось в окошках.

Ведя на поводу коня, Ерофей шел по всей однорядке домов, вытянувшихся вдоль озера, стучал рукоятью плети в ставни, будил хозяев, но никто не пускал ночевать.

— Кержаки! Чтоб вас порвало! — обозлился солдат и вскочил в седло. — Айда дальше! Заночуем у углежога. Тут до него версты две будет.

Почти целый час в кромешной темноте разыскивали избу углежога. В лесу было особенно черно. Только мутными пятнами маячили по сторонам березы, да над головой, среди веток, просвечивали россыпи звезд. Несколько раз кони сбивались с тропы, и приходилось ощупью находить ее снова.

Жуткая темень горной тайги давила на землю, душила все живое на ней. Пробежал ветер, раскачал сосны. Грозно загудел лес. Скрипели вершины сухостойных деревьев.

— Тьфу, сатана! Словно лешего давят! — ругался Ерофей. — Ну и дорожка! Чтоб сам черт на ней ноги обломал! Стой, однако! Кажись, доехали. Так и есть — вот и углежогова хибара.

На небольшой поляне чернела приземистая избенка, но если б не вылетавшие из трубы искры, можно было проехать рядом, не увидев ее.

Пока привязывали коней под легким берестяным навесом, заскрипела дверь избы, послышался сонный голос:

— Ково в экую темень принесло?

— Проезжие мы. Пусти переночевать. Приморились в дороге, да и кони все ноги сбили.

— Места не жалко. Входите, если не побрезгуете.

— А сенца для коней у тебя не найдется?

— Этого добра сколь хошь. Вон рядом копешка стоит. Из нее и бери.

Когда с делами управились, хозяин повел гостей в избу:

— Лоб не ушибите. Хоромы у меня барские — кто ни заходит, всяк в пояс сгибается.

Низкая, крытая дерном избенка вросла в землю, возвышаясь над ней всего четырьмя венцами. Три ступени вели вниз, как у настоящей землянки.

Было тепло, пахло дымком и старыми портянками. В углу теплился очаг, сложенный из четырех неотесанных каменных плит. Когда хозяин раздул в нем огонь, Андрей рассмотрел убранство избушки. В противоположной от очага стороне во всю стену тянулись нары с ворохом тряпья, служившего углежогу постелью. У дверей — бадейка с водой и плавающим ковшиком из бересты. В изголовье постели — узелок, из которого выглядывают краюха хлеба и пучок лука.

Был углежог худ, с торчащими острыми лопатками. Лицом черен, с въевшейся в кожу угольной пылью. Реденькие волосы, подстриженные в кружок, стянуты сыромятным ремешком.

Зачерпнув ковшиком воды, хозяин сделал несколько глотков, минуту поколебался и, сдернув со стены узелок, развязал тряпицу.

— Оголодали, поди, с дороги. Отведайте!

— Спасибо, отец! У нас свое есть. Давай-ка с нами поужинай! — ответил Ерофей и вытащил из седельной сумки хлеб и большой кусок копченой сохатины.

— Пост нонче. Не след бы мясное есть. Ну да пес с ним, оскоромлюсь. Авось на том свете скидку сделают за муки мои земные.

Ели молча, запивая водицей из кадушки. От еды углежог повеселел, на впалых щеках и лбу выступили капельки пота.

— Урок большой дают? — спросил Андрей.

— Немалый, — выбирая из бороды крошки, ответил углежог. — Полста коробов нажечь угля — это, паря, сто потов надо спустить. Дров нарубить, в кучи скласть да землей присыпать… И все сам, вот этими руками! — он протянул худые, жилистые руки. — Цельный день, как окаянный, от кучи к куче мечешься, чтоб не пережечь. Прикащик вот-вот должон заявиться. Первым делом уголь на звон проверит. Чтоб, значится, был он, уголек, легкий да звонкий. А потом обмер сделает. Ежели коробов нехватка получится — на другой год добавят или батогами на спине недостачу сравняют.

Подбросив в очаг дров, углежог взобрался на нары и вскоре захрапел. Рядом сладко посапывал Ерофей, а к Андрею никак не шел сон.

От долгого сидения в седле ломило поясницу, ныли колени. Ворочаясь с боку на бок, Татищев вспомнил стычку с дозором. На душе стало тошно и стыдно. «Дворянством своим загордился, а сам о людском равенстве думаю, — мелькнула мысль, но тут же Андрей успокоил себя: — Демидовский человек, с ним и разговор иначе не поведешь. Да! Но вот этот углежог, что спит рядом, тоже кабальный Демидова, а разве повернется язык похвалиться перед ним своим родом? Сам с голоду чахнет, а последней краюхой хотел поделиться. И тот и другой в кабале, а разница между ними большая. Один — барский холуй, другой — труженик подневольный. Как вот тут людей уравняешь? — От мыслей этих Андрей запутался: — Жалко, Никифора Лукича нету, тот бы все растолковал».

Заснул уже перед рассветом.

— Ну вот, добрались наконец! — Ерофей остановил коня на вершине небольшого холма и показал на широкую долину, раскинувшуюся внизу.