Злой Сатурн

— Точно! Вятские мы. В тот раз, как мне бежать, он совет дал податься до Афанасия. Заимка его на отлете стояла, туда ярыжки сроду нос не кажут.

— Это не ее ли он сватал? — кивнул Андрей в сторону женщины. — Как-то мне рассказывал.

— Ее! — хмуро подтвердил Афанасий. — Кобеля у меня, варнак, доброго пришиб! — и неожиданно рассмеялся. — А здорово он тогда через заплот сиганул, почище кочета! Да бог с ним. Мы зла не держим, да и он, видать, тоже, коли Силантия до нас направил. Ежели нужда какая случится, пущай заезжает. Зимовье наше теперь на речке Иовке стоит, возле Буртыма. Гора такая есть, приметная. Только Марьюшку мы уже просватали.

Афанасий глянул на своих спутников и, снова, видно, вспомнив сватовство Ерофея, усмехнулся…

Глава шестая

Целый день гремели колеса пролетки по горной дороге, а позади все еще виднелась мрачная громада Конжаковского Камня. Чуть в стороне высилась другая, с голой вершиной, гора — Косьва-Камень. Между ними, словно цыплята возле наседки, рассыпались горки и горушки, то голые и мрачные, то затянутые густым, темным ельником и кедрачом. На вершинах приземистый, искореженный морозом и ветром стланик жался к земле, покрытой мхом и лишайником. Только когда остался позади перевал, дорогу снова обступили густые леса.

Дорога эта, от Верхотурья до Соликамска, называлась Бабиновской, по имени человека, проложившего ее, а до того слыла просто государевой тропой. По этой тропе везли в Московское государство меха из Сибири, ясак, собираемый с инородцев. Сейчас она, хотя и пролегала широкой, в несколько сажен, лентой через Каменный Пояс, замерла. Никто не чинил сгнившие стлани через болота, не ровнял колеи. Медленно зарастающая буйной травой и еловым молодняком, дорога была уже никому не нужна. Редко когда гремели по ней колеса подводы или дробно стучал кованым копытом конь, несущий на себе всадника. Основной путь с Перми Великой в Сибирь переместился к югу, поближе к заводам, через Кунгур — в самое сердце горнозаводского Урала. А от него дальше, через Барабинские степи — к Колыванским заводам.

А старая дорога все зарастала и зарастала. Пролетят годы, и останется от нее узкая тропа, по которой будут бродить звероловы да крадучись пробираться в Россию беглые.

Вместе с дорогой чахнет и Верхотурье. На смену кресту и церкви пришел новый владыка Каменного Пояса — Завод. Склонит перед ним голову гордая церковь и станет не владычицей, а служанкой, помогая держать в крепкой узде томящихся на огненной работе и в рудниках кабальных людей.

В Соликамске задержался Андрей до конца лета. Каменный Пояс с каждым годом все больше открывал людям свои кладовые. Заводы росли, как грибы, для каждого требовалось составить подробную ландкарту со всеми угодьями. Купчишка Осокин пошел в гору, строил уже пятый завод для выплавки меди. Богател соликамский купец Турчанинов, также поимевший страсть к плавильному делу. В пермском, чердынском и Соликамском краях было у него с десяток добрых рудников, да еще целился он на башкирские земли. Вслед за богатеями тянули руки к земным недрам и люди, не имевшие ничего, кроме жажды наживы.

Андрей получил указ отвести крестьянину Меркушеву землю под рудник «пять сажен», а внутри «сколь счастья будет».

— Демидова догонять станешь? — с усмешкой спросил Андрей щуплого Меркушева, когда в местной конторе тот получал план рудника.

— Куда там! Нам бы деньжат заработать да от Строгановых откупиться на волю!

— Вольным станешь, поди, сам кабальных заведешь?

— А уж это как придется, — ответил крестьянин, цепко ухватив документ. — Погонять-то, чай, полегче, чем возить.

«Мироед будет. Еще почище Осокина!» — понял Андрей.

— Ну, благодарствуйте, ваше благородие! — поклонился Меркушев и, надев поярковую шляпу, зашлепал к выходу.

Когда дверь скрипнула и комната опустела, управитель конторы покачал головой:

— Цепкий мужичонко. Этот свое не упустит. Отцу родному горло перервет, ежели выгоду от того увидит.

Снова Андрей, в который уж раз, подумал:

«Каждый норовит к сладкому пирогу пробиться, — и тут же укорил себя: — Не от хорошей жизни человек зверем становится. Вон, Строганову каждый день живых осетров доставляют, а этот, Меркушев, поди, ни разу в жизни по-настоящему сыт не был!»

Закончив отвод рудников и проверку выработки руды, Татищев на строгановской барже спустился по Каме до Егошихи. На барже — кули с солью, полосовое железо, в трюме — штабеля кедровых бревен. В отдельной каюте за крепкими замками — тюки с пушниной. Строгановские караваны с весны до поздней осени плывут по реке, наполняя тугой кошель прикамского владыки.

На пристани в Егошихе толпа бурлаков, крючников и гулящих людей. Идет погрузка барж с железом с казенного завода. С руганью и окликами оборванные и прокаленные солнцем мужики выводят на быстрину плоты со звонкой уральской сосной. На берегу, в сторонке, стоит карета. Рыжие ухоженные кони грызут удила и бьют по земле коваными копытами. Толстозадый ямщик на козлах клюет носом.