Зловещий гость

Громкий смех, которым разразился старик тотчас вслед за этим вопросом, свидетельствовал о том, что и в этот раз он, по обыкновению, видел меня насквозь. Я сжал зубы и не смог сказать ни слова, потому что отлично знал, что стоило мне заговорить, как я немедленно подвергся бы тысяче насмешек, готовых сорваться с языка старика.

Баронесса явилась к столу в изящном утреннем наряде, ослепительная белизна которого могла бы поспорить со свежестью только что выпавшего снега. Она казалась слабой и скованной, но когда, тихо и мелодично заговорив, она подняла свои темные глаза, из их мрачного пламени сверкнуло сладкое томительное желание, и нежная краска мимолетно залила ее лилейно-бледный лик. Она была прекраснее, чем когда-либо.

Кто способен перечислить все сумасбродства юноши со слишком горячими головой и сердцем? Те горечь и гнев, которые вызвал во мне барон, я перенес и на баронессу. Все это показалось мне злой мистификацией, и я хотел теперь доказать, что вполне сохранил рассудок и проницательность. Как обиженный мальчуган, я избежал общества баронессы и ускользнул от преследовавшей меня Адельгейды, так что уселся на самом дальнем конце стола между двумя офицерами, с которыми принялся отважно пить. К концу обеда мы усердно чокались, и, как обыкновенно бывает при таком настроении, я был необычайно весел и шумен. Слуга принес мне тарелку, на которой лежало несколько конфет, сказав при этом:

– От фрейлейн Адельгейды.

Я взял ее и тотчас заметил, что на одной из конфет было нацарапано серебряным карандашом: «А Серафина?» Кровь закипела в моих жилах. Я взглянул на компаньонку, которая смотрела на меня с лукавой миной. Она взяла стакан и слегка кивнула мне. Я почти невольно пробормотал: «Серафина», взял свой бокал и осушил его залпом. Взгляд мой обратился к баронессе, я заметил, что она тоже пила в эту минуту и поставила стакан на стол. Глаза ее встретились с моими, и какой-то злорадный голос шепнул мне: «Несчастный! Она любит тебя!»

Один из гостей поднялся с места и по северному обычаю провозгласил тост за здоровье хозяйки дома. Зазвенели бокалы. Восторг и отчаяние боролись в моем сердце, вино жгло меня как пламя, все завертелось вокруг. Мне казалось, что я должен у всех на глазах броситься к ее ногам и умереть.

– Что с вами, милый друг?

Этот вопрос моего соседа заставил меня опомниться, но Серафина исчезла. Обед кончился, я хотел уйти, но Адельгейда меня не отпустила. Она много говорила, я слушал и не понимал ни слова. Фрейлейн схватила меня за руки и, громко смеясь, кричала мне что-то в уши, но я, точно пораженный столбняком, оставался нем и неподвижен. Знаю только, что я, наконец, машинально взял руку Адельгейды и выпил рюмку ликера, после этого я остался один у окна, потом выскочил из залы, сбежал с лестницы и бросился в лес. Снег падал густыми хлопьями, ели стонали, качаясь под ветром. Как безумный, скакал я по лесу, дико хохоча и крича:

– Смотрите! Смотрите! Видите, как черт танцует с мальчиком, который вздумал рвать запрещенные плоды!

Неизвестно, чем бы кончилась моя безумная скачка, если бы я не услышал, как кто-то громко зовет меня по имени. Вьюга стихла, месяц выглянул из клочкастых облаков, я услышал лай собак и увидел темную фигуру, которая приближалась ко мне. Это был старый егерь.

– Эге, дорогой господин, – проговорил он, – да вы заблудились во время метели, господин адвокат вас ждет не дождется!

Я молча пошел за стариком и нашел дядю за работой в зале суда.

– Ты правильно сделал, что вышел на воздух, – сказал он мне, – тебе надо было хорошенько проветриться. Не пей так много вина, ты для этого еще слишком молод. Это нехорошо.

Я ничего не ответил и молча сел за письменный стол.

– Но скажи же мне, милый тезка, чего, собственно, хотел от тебя барон?

Я все рассказал, заключив, что не хочу браться за то сомнительное лечение, которого желал барон.

– Этого не будет, – перебил меня старик, – потому что мы уезжаем завтра утром чуть свет, мой милый тезка!

Так и случилось, я больше не видел Серафину! Как только мы вернулись в К., старый дядюшка стал жаловаться, что путешествие далось ему тяжелее чем когда-либо. Его угрюмое молчание, время от времени прерываемое вспышками раздражения, и самое скверное настроение указывали на возвращение припадков подагры. Однажды меня поспешно призвали к нему; старик лежал в постели, пораженный ударом, лишившись речи, с распечатанным письмом в судорожно сжатой руке. Я узнал почерк управляющего из Р-зиттена, но, несмотря на всю свою скорбь, не посмел вырвать письмо из рук дяди: я был убежден в его скорой смерти. Но, прежде чем пришел доктор, жилы семидесятилетнего старика снова запульсировали, и его необычайно сильная натура взяла верх над приступом болезни. В тот же день доктор объявил, что старый адвокат вне опасности.